Анатолий Краснов-Левитин - В поисках Нового Града. Воспоминания.

Работать в журнале было трудно, но приятно. Я избрал себе в это время новую специальность — агиографию — жизнеописание святых. Перед современной агиографией стоит трудная задача: соединить историчность и научность (очистив жития святых от легендарности и loci communes — общих мест) с мистической, религиозной окрыленностью. Изучая жития святых, я нашел, что это вполне возможно. Мои статьи появлялись за подписями других сотрудников журнала, потому что редактор всегда должен был быть готов указать, кто именно автор статей.

Первой статьей этого цикла и вообще первой моей статьей, появившейся в печати, была статья о Святителе Николае, архиепископе Мир Ликийских, напечатанная в декабрьском номере журнала за 1956 год. Когда-то на Западе в XVIII веке дело исправления и очищения житий святых начали отцы баландисты (монашеская школа, специализирующаяся на агиографии) и продолжают эту миссию до сих пор.

У нас со времен Святителя Димитрия Ростовского XVIII века никто за это никогда не принимался. У католиков при Папе Иоанне XXIII была предпринята широкая ревизия житийной литературы. Хотели освободить агиографию от элементов апокрифичности и впали в другую крайность: вместе с водой выплеснули из ванны ребенка — деканонизировали тех святых, в житии которых имеются элементы апокрифа.

Я являюсь автором статей о житии четырех наиболее «апокрифичных» святых: Святителя Николая, Великомученика и Победоносца Георгия, Алексия — человека Божия и бессребреников Косьмы и Дамиана. Я проанализировал в связи с этими статьями весь исторический материал и твердо убежден в том, что жития эти в своей основе безусловно историчны, точно передают колорит эпохи и составлены во время, близкое к жизни святого, по свидетельствам современников. Элементы апокрифичности, внесенные позднее, легко устраняются, не нанося никакого ущерба основному историческому фону. Создание новых Четьи-Миней, в которых строгая научность должна сочетаться с глубоким психологизмом, при религиозном трепетании художественной кисти — одна из актуальных задач, стоящих перед богословской мыслью.

К сожалению, я мог лишь в очень малой степени послужить осуществлению этой задачи, так как мне непрестанно приходилось отвлекаться для выполнения других заданий, а вскоре злободневные вопросы церковной политики увлекли меня совершенно в сторону от этого, близкого моему сердцу делания. Пришлось передать воплощение и этой задачи, как и многих других, в руки грядущих поколений.

Впрочем, должен заметить, что далеко не все жития святых содержат апокрифические элементы. В частности, мне пришлось посвятить статьи пятерым угодникам, жития которых выдерживают самую строгую научно-историческую критику: жития Блаженной княгини Российской Ольги, великомученицы Анастасии Узорешительницы, преп. Михея Радонежского, Святителя Филиппа, Митрополита Московского и Святителя Амвросия, архиепископа Медиоланского.

Сразу же после начала моей работы я столкнулся с «чудищем, которое обло, озорно и лает», — с цензурой. Если цензура простерла свои «совиные крыла» над всей русской литературой, то «Журнал Московской Патриархии» страдал от нее вдвойне, втройне. Как только статья попадала на редакторский стол, сразу начиналось ее «хождение по мытарствам». Первоначальными цензорами были работники редакции. Они цензуровали статью особенно строго. Прежде всего с политической стороны по принципу «как бы чего не вышло», затем со стороны ортодоксально-консервативной.

У страха глаза велики: всюду и во всем им чудилась ересь (опять по принципу «как бы чего не вышло» — Патриарх будет недоволен, профессора из Академии напишут донос и т. д., и т. д.). И наконец, правка стилистическая: всякое смелое выражение, всякий яркий эпитет немедленно вымарывался; стиль переделывался, блекнул, становился вялым, серым, необыкновенно скучным.

«Какой вы живой человек в разговорах, Иван Николаевич, и какой мертвец в своих статьях», — сказал однажды Павлову о. Димитрий Дудко. Он был прав.

Кастрированная таким образом статья поступала в Совет по Делам Русской Православной Церкви. Там третьестепенный чиновник из работников КГБ, имеющий о литературе и о богословии такое же представление, как мы все о высшей математике, снова марал, снова вычеркивал, снова исправлял. Придирки цензуры были совершенно фантастичны. Так, нельзя было цитировать, конечно, никакие заграничные источники. Но что более удивительно — нельзя было ссылаться и на советские источники, на книги, изданные в СССР: «Что ж, выходит, что мы работаем на вас?» — говорил чиновник. Изумительная логика!

И конечно, тот же принцип: «как бы чего не вышло». Так, например, цензура зарезала мою статью о шведской церкви из-за… короля Эрика XIV. «Там какой-то сумасшедший король, а вдруг они обидятся!» Из статьи о Святителе Николае был вымаран абзац, в котором говорилось о различных церквах, посвященных Святителю Николаю в Москве, так как этих церквей сейчас нет. Из статьи о Святителе Филиппе был вычеркнут абзац, в котором рассказывалось о его трудах по благоустройству Соловецкого монастыря. Опять-таки по тому же принципу: «А вдруг читателю придет в голову мысль: а где же теперь все это?»

Статья о княгине Ольге оканчивалась абзацем, который начинался словами: «На какую высоту вознесло христианство женщину». Далее приводились примеры святых женщин и Той, которая вознесена выше херувимов и славнее без всякого сравнения серафимов. И заключительная фраза: «Как радостно нам, что у истоков Русской Церкви также стоит мощная фигура отважной, боговдохновенной женщины». Вычеркнули. Согласно официальной идеологии, христианство только и делало, что унижало женщину.

Наибольшие хлопоты были со статьей о Святителе Филиппе. Как известно, Сталин боготворил Ивана Грозного (видимо, чувствуя родство душ с ним), хотя и критиковал его в беседе с артистом Черкасовым за «излишнюю мягкость» (sic). В известной кинокартине Эйзенштейна в соответствии с этим, вопреки всякому историческому правдоподобию, Митрополит Филипп изображен страшилищем, которое ополчается против прогрессивного и чуть ли не кротчайшего государя. Наши умники из «Журнала» (особенно один, молодой человек, только что окончивший Академию) начали переделывать статью в этом роде, так что я в конце концов сказал: «Ну, давайте напишем, что Митрополит Филипп убил Ивана Грозного. Может быть, это вас устроит?»

Анатолий Васильевич, к его чести, стал на мою сторону. В конце концов, было решено отправить статью в цензуру примерно в таком виде, в каком она вышла у меня из-под пера. Однако цензор, которого еще не коснулись веяния эпохи «позднего реабилитанса», вытаращил глаза. «Как, о Митрополите Филиппе? Против Грозного? Об этом не может быть и речи». Спас дело я. Немедленно отправился к одному из своих приятелей, достал журналы: «Вопросы истории» и «Ученые записки» одного из институтов, в которых говорилось о нелепости идеализации Грозного. Статья была спасена.