Анатолий Краснов-Левитин - В поисках Нового Града. Воспоминания.

«Вы с ума сошли! Что за легкомыслие! Какие кокетки в некрологе?» И тут же «кокетки» вычеркиваются. Писала обо всем с участием. Мне говорила: «Вы пишете легкомысленно, и вообще вы нелепый человек». (Может быть, она была не так уж неправа.) Когда уезжал, просила меня отыскать в Париже могилу Шаляпина и возложить на могилу от нее цветы.

Эту просьбу я исполнил.

Разумеется, наша с Вадимом деятельность не могла бесконечно проходить в безвоздушном пространстве. Вскоре появляются вокруг нас люди. Первым, кто появился, был молодой парень из «Журнала Московской Патриархии» Володя Рожков (позднее почтенный московский протоиерей, хорошо известный за границей — отец Владимир Степанович Рожков). Его личность необыкновенно типична для нового духовенства, родившегося при советской власти и воспитанного уже в советское время. Он родился на московской окраине, в крохотной каморке, в семье кондового пролетария, московского вагоновожатого. Он четвертый, самый младший. Кроме него два брата и сестра. И все в комнате, где вряд ли бы уместился настоящий концертный рояль.

Он родился 5 января 1934 года, и, когда ему было 7 лет, разразилась война. Отца тут же взяли на фронт, откуда он так и не вернулся. Во время войны Володя заболевает костным туберкулезом. Приходится поместить его в детскую больницу, где он долгое время лежит в лубке, а в ноябре, во время наступления немцев на Москву, его эвакуируют за Урал. Голод, ребенок не имеет около себя ни одного близкого человека. Но здоровый «мужицкий» организм одерживает верх над болезнью. Он начинает ходить. Дело идет к выздоровлению. А через два года двенадцатилетний парнишка бежит и как снег на голову является к матери (добрался до Москвы зайцем). Мать в ужасе. Но ужас смешан с радостью. Младший и самый любимый сын, которого она уже не думала видеть в живых. Но надо содержать всех четверых. Она работает стрелочницей и чистильщицей трамвайных путей. Встает ежедневно в 3 часа ночи, в лютый мороз отправляется чистить пути, а возвращается домой к вечеру, падая от усталости. А надо накормить, помыть, обстирать всех четверых.

Однажды сказала: «Всю жизнь я мечтала об одном: выспаться. А теперь можно спать, и не хочется».

С детства у Володи появляются две особенности: тяга к церкви и меломания (страсть к пению). Он обладает великолепным голосом и, если бы пошел в консерваторию, как ему многие советовали, верно, был бы великолепным певцом. И религиозность пламенная, глубокая, я бы сказал, не совсем русская (хотя ничего более русского, чем Владимир Степанович Рожков, нельзя себе и представить). Нерусское — это порывистость, страстность. Совершая литургию, он может вдруг начать плакать навзрыд, каяться. На похоронах Митрополита Николая он был единственным человеком, который плакал.

С Митрополитом Николаем он был близок с детства. Сначала был его посошником, потом иподиаконом. Окончил с блеском Духовную семинарию. Мечтал о монашестве, но, к счастью, своей мечты не осуществил. Темперамент у него уж больно не монашеский. Когда был студентом Академии, познакомился с одной девушкой. Кажется, итальянкой или англичанкой — религиозной туристкой. Вступает с ней в переписку. Ректор Академии в ужасе. В порядке перестраховки немедленно исключает его с третьего курса Академии.

И вот Володя не у дел. Как быть? Просит у Митрополита Николая принять его в садовники, и он будет в качестве садовника жить в его доме. Ответ в стиле иерарха-дипломата: «Почему в качестве садовника? В качестве брата, в качестве друга?» Помню, как Володя меня спросил: «Как вы думаете, что это значит?» — «Это значит, что он тебя не берет в садовники». Но Митрополит все-таки его устроил в «Журнал Московской Патриархии». В качестве иподиакона он мог продолжать учебу на заочном секторе Духовной Академии.

Познакомились с ним в кулуарах журнала. Но знакомство было шапочное. В 1960 году привел ко мне его Вадим, который давно был с ним знаком. И началась наша дружба. Человек с живым умом, с хорошим, добрым сердцем, он запоем читал мои статьи, распространял их.

Вскоре он женился на дочери священника и был рукоположен в диакона. Затем 1962 год. Его вызывает тогдашний Управляющий делами Патриархии архиепископ Киприан. Беседа более многообещающая, чем приятная.

Вскоре он рукоположен в священника. Становится настоятелем большого подмосковного храма. На меня стал дуться. Как будто поссорились. Но разве могут долго сердиться друг на друга два человека с такими характерами, как мы с о. Владимиром? Встретились, и сразу стало ясно, что друзьями мы останемся навсегда, какие бы изменения в наших жизненных путях ни происходили. Он стал вскоре крупным работником Отдела Внешних сношений Патриархии. Бывает за границей. Мой же путь известен. Однако по-прежнему друзья.

В частности, это единственный человек из младших по возрасту, с которым я на «ты». То есть я со свойственной мне бесцеремонностью и всем, без исключения (кто хоть на год моложе), говорю «ты», но здесь обоюдное «ты». Уже давно, когда я был в его храме, где он совершал литургию. И он мне сказал: «Я хочу, чтобы ты сегодня причастился вместе со мной. Пусть это будет наше братское причащение».

Он действительно относился ко мне всегда по-братски. И в тяжелые минуты всегда меня выручал: и деньгами, и моральной поддержкой, и многим другим. Могут удивиться, почему я пишу о человеке, деятельность которого никак не связана с моей, но что бы мы все стали делать без таких людей, как Владимир Рожков?

В людях из народа, в людях с добрым сердцем, с горячей, хотя пусть и порывистой религиозностью, вся наша сила и вся наша надежда.

Впрочем, не только это. Он человек со здравым и широким умом. По убеждениям он экуменист. И будучи в Риме, учась в «Collegium Russicum», очень многое сделал для того, чтобы разрушить роковую стену непонимания и недоверия, стоящую средостением между двумя братскими церквами.

И тут же еще одно знакомство: однажды вечером ко мне в Ново-Кузьминки заходит какой-то человек с ярко выраженной наружностью сельского священника. Борода, отросшие волосы, полушубок, старые сапоги. Входит порывисто, здоровается, начинает говорить прямо с порога.

«Вы хотели меня видеть. Мне говорили. Я Желудков». Тогда действительно в церковных кругах много говорили о священнике о. Сергие Желудкове. По рукам, вместе с моими «Библиографическими заметками», направленными против Дулумана, ходило его письмо бывшему питерскому священнику (со Смоленского кладбища) Дороманскому, также снявшему с себя сан. Мне ставили тогда Желудкова в пример. «Вот, посмотрите, — говорила мне одна дама, — как пишет Желудков. Ни одного личного выпада. С любовью. А вы точно с цепи сорвались.

Трудно сказать, у кого выходит грубее и злее — у антирелигиозников или у вас».