Яков Цукерник - Житие святого Северина

Конечно же, преемникам его, продолжателям его дела, исполнителям недовыполненной им задачи — о себе и всём ходе постановки и выполнения этой задачи? Предсмертная исповедь — с предельной откровенностью, ибо иначе они не смогут закончить дело, и всё пойдёт прахом… Попробовал. И вышло нежданно-негаданно, что Северин наговорил такого, о чём я до того и не думал, причём даже думать не мог. А ему, по ходу дела натыкавшемуся на те или иные проблемы, приходилось их всесторонне рассматривать, перебирать варианты, ставить вопросы, искать на них ответы. Когда-то Пушкин жаловался, что «Татьяна такую шутку удрала, какой я от неё никак не ожидал — она замуж вышла!» Так и мой Северин преподнёс мне целую серию сюрпризов. Потом я решил предоставить слово его противнику Фердеруху, потом принцу Фредерику, потом Одоакру, Теодериху Остготскому, вообще всем персонажам «Жития».

Их высказывания тоже оказались для меня во многом неожиданными, но в совокупности дали картину цельную и на редкость непротиворечивую. В итоге получилась повесть — не повесть, что-то схожее с позже прочитанной мною великолепной книгой Фёдора Бурлацкого «Загадка и урок Никколо Макиавелли» (1977 год). Однако и её опубликовать мне не удалось, ибо работа, написанная по завету затравленного Ефремова и с использованием метода и работ травимого Льва Николаевича Гумилёва никак не может получить доброго отзыва от «специалистов», каковых вообще-то по Северину у нас и нет, а есть «по эпохе», причём все они глотнули отравы из работ Дмитрева и потому стоят насмерть против ревизии его «взглядов». А без отзыва специалиста ни монографию, ни повесть не опубликовать…

Ту обобщающую работу, о которой я говорил Ивану Антоновичу, я написал и назвал «Стрела Аримана». Дважды перепечатывал я её, так как первые экземпляры были из ЦК и прочих мест этого уровня отфутболены, а второе, дополненное «издание» вообще никакого ответа не имело, и тогда я часть его экземпляров пустил по рукам. Мне довелось услышать от одного из учеников Ивана Антоновича — писателя Юрия Медведева, заведовавшего в ту пору отделом научной фантастики в издательстве «Молодая гвардия», что «написано гениально» и просьбу — разрешить скопировать для возможного использования в будущем, если время изменится. Ему же, кстати, я объяснил, почему не было позволено ввести в собрание сочинений Ивана Антоновича «Час быка» и «Таис Афинскую» — для него это было новостью, ему просто отказывали, без всяких объяснений, а теперь он понял, с кем драться, и смог пробить публикацию «Таис Афинской», позже даже вышедшей в «макулатурных изданиях». «Час быка», однако, так и ухнул на долгие годы в небытие. Казанцев, коему наши «неизвестные отцы» вверили жанр научной фантастики и который довёл его до состояния предельно жалкого, повадился время от времени публиковать статьи об Иване Антоновиче и в одной из этих статей позволил себе утверждение, что де Иван Антонович мечтал написать третью часть космической трилогии [3], как будто именно «Час быка» не был этой самой третьей частью после «Туманности Андромеды» и «Сердца Змеи». Но Казанцев и не такое себе позволял в жизни, он вообще всю человеческую цивилизацию бодро объявляет результатом деятельности фаэтонских или иных культуртрегеров, которые смогли очеловечить двуногих с сердцами ягуаров, каковые только и делали, что жрали друг друга в прямом и переносном смысле. Правда, он не объясняет, кто очеловечил тех культуртрегеров до столь гуманного уровня, но на Земле он человечности найти не смог… Ныне он всё ещё на этом посту возглавляет перестройку на этом фронте. То-то наперестраивает…

А в «Советской России» 29 апреля 1987 года вся 4-я страница была отведена документам, письмам и воспоминаниям об Иване Антоновиче, причём впервые был снова упомянут (как нечто существующее) «Час быка». Было также сказано, что какие-то враги у Ефремова были, какие-то неприятности ему причиняли. Кто — и какие неприятности — не сказано. И правильно — таких надо беречь, могут ещё пригодиться, а память о Ефремове может ограничиться такими вот признаниями его значимости, чтобы все порадовались его посмертным достижениям и мирно пошли смотреть телевизоры…

Но я все эти годы продолжал драться с нелюдью, искалечившей мою страну, и в этой драке мне огромную помощь оказывал Иван Антонович, его труды, в особенности «Час быка», который я смог купить через третьи руки за 30 рублей. Иметь такую книгу — уже много, но надо её прочесть до конца. Как? Берутся четыре цветных шариковых ручки, линейка и начинаешь скользить ею сверху вниз по каждой странице. Каждую мысль, содержащую в себе нечто отличное от соседних — выделяешь особым цветом. Пришедшие в голову мысли — а мысли приходят важные, параллели напрашиваются серьёзнейшие, выводы — острейшие, ибо на такой почве, как страницы этой книги, мелочь не произрастает — подписываешь снизу. Выделяешь целые абзацы вертикальными линиями на полях. И так далее. Это был первый мой опыт такого обращения с книгами, а позже я то же сделал с «Таис Афинской» и другими его книгами, с трудами Л. Н. Гумилёва, М. Н. Покровского и других своих заочных учителей. И товарищи, которым я давал эти обработанные книги, говорили мне потом, что мысли, так выделенные, почти наверняка были бы упущены ими, возможно — застряли бы в подсознании, но не в мыслящей части мозга. Кстати, я пришёл к выводу, что и упоминаемый неоднократно в «Часе быка» философ Эрф Ром, и его ученик Кин Рух, оба в совокупности — это сам Ефремов, а его мысли крайне важны и для нас сейчас.

Самому мне борьба легко не давалась, но хоть, как прочёл я в дневниках Кассиля, «меня били, колотили в три ножа, четыре гири, добивали кирпичом…» и не раз при этом попали — а кое-что сделать удалось — мне уже довелось встречать людей, читавших пущенные по рукам мои работы, а этим товарищам я не давал. Значит — что могу — мне делать не дали, но что смог — я сделал. И буду делать пока дышу. Как это делал Иван Антонович Ефремов, светлая ему память, великая ему благодарность от имени всех землян-коммунаров во веки веков!

Сейчас я счёл необходимым ещё раз перепечатать запись нашей беседы. Кто будет её читать — пусть присмотрится к его реакции на то, что я говорил. Как он мгновенно реагировал по ходу беседы, какие именно вопросы задавал, как вёл беседу, направлял её в нужное ему русло. Ведь вёл беседу именно он. У него было неоспоримое право прервать её, ибо времени у него было мало — пусть он и не знал, как именно мало. И пусть присмотрятся читатели — как он отнёсся к пришедшему к нему неизвестному человеку, как отнёсся к его судьбе, как пытался помочь в последнем своём дыхании. Мне такой человек встретился один раз в жизни, хотя ещё трое были почти на его уровне — Елизавета Яковлевна Драбкина, Михаил Ильич Ромм и Лев Николаевич Гумилёв, ныне живущий и, кажется, переживший, наконец, бешеную травлю, которой его подвергали двуногие нелюди, с которыми мне и по этому поводу довелось немало подраться, хотя внешне все мои удары глохли в пустоте. Но хватит обо мне — это был просто необходимый отчёт о том, был ли я достоин нескольких часов из последних, остававшихся ему. Я старался быть достойным. И буду стараться до конца.