Яков Цукерник - Житие святого Северина

Я ушёл из Эфеса, перебрался через Босфор, побывал в Константинополе, не преминул забрести во дворец, посмотреть там на многое и со многими побеседовать. С императором, правда, предпочёл не встречаться… Заглянул во Фракию, видел там целую деревню, где жители умели ходить босиком по горящим углям, не обжигая ног. Они внушали себе, что ожогов не будет — и оставались невредимыми. Я и сам так попробовал — получилось. Но обложи такого чудотворца соломой и подожги — сгорит, на такое пламя у него сил не хватит, как и у меня сейчас очень некстати не хватило сил продлить свои дни… Не миновал я и Эллады, где хотя и размножились после Алариховой резни эллиноязычные люди, но эллинами уже не были, так — людишки без присущего людям этой земли чувства связи с бессмертной славой её. Свернул оттуда на север — через Македонию и Иллирию. Шёл, замыкая круг, по землям, уже опустошённым готами и в те годы опустошавшимся гуннами. Я обошёл Римский Мир и везде видел смерть. Если людей не убивали варвары, то они сами убивали друг друга, а потом варвары добивали уцелевших и начинали бить друг друга не хуже римлян и ромеев, а потом среди трупов начинались болезни, косившие недобитых победителей и побеждённых, а уцелевшие гибли от голода, а если у последних выживших ещё что-то оставалось, то приходили сборщики налогов… Казалось, всё человечество движется к огромной воронке и мириад за мириадом, толкаясь и торопясь, рушится в неё. И ведь видел я города и селения, ещё полные живыми людьми, а в голове стучало: это будущие руины и будущие трупы среди этих руин и пожарищ… Ведь я искал все эти годы людей, способных противостоять дыханию смерти, и не нашёл их. Что-то надломилось во мне…

Я уже вошёл в бывшую тогда ядром гуннских владений Паннонию, когда узнал о смерти Аттилы. Вы помните, что тогда началось: его многочисленные дети вздумали делить подвластные их отцу племена по жребию, и все эти племена до единого восстали против них. Они сошлись с гуннами в смертельной схватке на реке Недао и закрыли мне прямой путь в Италию по Венетской равнине. Я решил свернуть на север, к Данубию, по его берегу пройти в Норик и оттуда через перевалы проникнуть в Италию. Знал, что это вполне возможно, так почему не затянуть возвращение, если в пути всё равно не нашёл того, что искал? Вернусь — уже всё, на новый путь меня тогда не хватило бы… И тут-то меня и ждала истина, которая всегда есть для всякого ищущего, если он достаточно настойчив и если его не убьют до встречи с ней. А я был настойчив, как немногие, ибо и нуждавшихся в моей истине было немного, и искали они её вряд ли так упорно, как я — не было у них возможностей для такого поиска, не их вина, но если чего не можешь, то и не станешь, хотя и очень хочется. А я мог — и искал — и, не найдя, был близок уже к отчаянию. Ведь я оказался богачом, которому нечего купить на своё золото, оказался зрячим, который ничего не может сказать окружающим слепым. У слепых ведь не у всех есть нужда в зрячих — иной слепой сдохнет, свою слепоту отстаивая, причём таких слепых среди людишек достаточно, а именно эта двуногая порода заливала всё вокруг — люди были выбиты в предыдущие века в Римском Мире, как некогда в Ассирии, как некогда в Египте, в Элладе, везде, где некогда был великий взлёт, сменившийся падением и гибелью. Римский Мир ещё жил, но явно погибал, и не хотели людишки, чтобы их спасали. Убивали спасителей-одиночек. У меня исчезала цель жизни, ибо исчезла надежда встретить себе подобных — пусть не способностями подобных, а стремлениями. Так зачем было начинять свой разум знаниями, изощрять телесные и духовные способности, если их не к чему приложить? Что ждало меня впереди? На какой путь я мог вступить? Мог махнуть рукой на заветы отца и память о предках, завести семью и плодить детей, зная, что их ждёт гибель со всем миром, частью которого я являюсь. Мог уйти в Апеннины, где много монашеских келеек, где меня, по крайней мере, никто не тронет, и пробавляться там мелкими делишками вроде исцеления покалеченных жизнью, чтобы она снова могла их калечить. Мог кинуться, очертя голову, в грызню за личное благополучие, сделать карьеру, растоптать соперников — благо, они того стоили, — прорваться к трону, даже схватиться за диадему. И при этом доже питать благородную надежду, что захват власти может дать в будущем возможность что-то сделать. Но я был во дворце и видел, что базилевс Востока, более могущественный, чем кесарь Запада, тоже марионетка в руках окружающих, хотя может снять голову большинству из них в отдельности, так что и этот вариант меня не прельщал. Всё это было бы предательством самого себя, но даже если бы я решился сам свою душу растоптать — мелко это было для меня, ради этого её топтать не стоило. А крупного и достойного не видел… И вдруг я наткнулся на пустой город. Не на разрушенный и сожжённый, а именно на пустой… и почти сразу — на второй такой же… Савария и Скарабантия… Жители их не стали ждать, пока их перережут, а собрали своё имущество и сплотились, как воины вокруг легионного значка, вокруг извлечённых из церквей мощей и реликвий святых. Они ушли в сравнительно безопасную Италию, спасая себя и своих детей, спасая своё будущее. Это было не бегство, уходили тысячи, а в таком деле невозможно обойтись без разумных вождей, организации и длительной подготовки. Мне рассказал кое-что об этом старый язычник-римлянин. Когда-то он бежал к гуннам, не выдержав жизни среди христиан. Был одним из секретарей Аттилы. Покойник умел подбирать людей — другой его секретарь, паннонец Орест, стал позже на какое-то время владыкой Италии и отцом последнего императора. А этот, став ненужным после смерти Аттилы, собрал тех, кто не хотел ни убивать, ни умирать — и римлян, и варваров, и поселился с ними в опустевшей Скарабантии. Он знал очень многое об окружающих землях и народах и надеялся, что знания помогут ему спасти доверившихся ему людей. Ради них он готов был на многое, даже на ложь и на убийство. Между прочим, варвары обходили опустевший город ещё и потому, что на переступивших определённый рубеж ополчалась некая «нечистая сила» и не все уносили ноги в целости — это он со своими людьми, тоже битыми и бывалыми, разыгрывал когда комедии, а когда трагедии, смотря по надобности. А вот поговорить с кем-нибудь обо всём на свете, о чём он за свою жизнь передумал, что узнал и что хотел бы узнать, ему было просто необходимо — да не с кем. Слишком велика была разница между ним и его «подданными», впрочем, признававшими его не царьком, а вождём, первым среди равных, как это бывает среди варваров, объединяющихся в скамарскую шайку. А подготовить себе такого собеседника — времени и сил не было, да и стал бы такой лишь отражением в зеркале, весьма тусклом к тому же зеркале. Так что я, задержанный и приведённый к нему, оказался для старика желанным собеседником, духовно близким человеком. Мы очень о многом успели переговорить за те десять дней, что я пробыл у него. Мимоходом он рассказал и о Норике. Суть сказанного: по Феодосиеву разделу единой империи на Восток и Запад Норик отошёл к Востоку, но почти сразу был отрезан бегущими от гуннов и гонящими при этом друг друга варварами. Подвластные гуннам руги загнали тогда в Паннонию вандалов и аланов, а шедший из Иллирии к подступам в Италию Аларих обрушил на них новый удар. Так что вандалы и аланы, убегая от смерти, опустошили оба Норика, сожгли ряд городов и селений и тем навлекли на себя Стилихона из Италии, а это ведь тоже немалая нагрузка для разгромленной провинции — приход освободителей… Потом пришёл Аларих, хотя и ненадолго — свернул в Италию, взял Рим, вскоре умер, а его вестготы ушли в Галлию и создали там своё королевство. Вандалы бежали от них в Африку, а Норик оказался беззащитным соседом обосновавшихся в Паннонии гуннов. Для этих кочевников и их стад степная Паннония была раем. Потом Аттила шёл по долине Данубия в Галлию, был остановлен там возглавленной Аэцием коалицией римлян и варваров, а потом тем же путём шёл назад. После этого в Прибрежном Норике осталось лишь несколько городов, которые гуннам и их союзникам некогда было осаждать из-за отсутствия корма для коней и стад в вытоптанной долине, а терять людей на штурмах после страшных потерь в Галлии не захотели ни Аттила, ни вожди подвластных ему племён. Но сельский Норик был не то что опустошён, а стёрт с лица земли, так что отсидевшимся за стенами городов земледельцам пришлось начинать всё заново и не везде ещё они смогли наладить снабжение хлебом городов, приходится везти хлеб, масло и прочие продукты из Рэции по Данубию. Аттила не случайно как-то сказал, что не растёт трава там, где пройдёт его конница. Поэтому, когда после удачного похода в северную Италию он понял, что сможет теперь посчитаться с вестготами без опасения, что вмешаются римляне, ему пришлось идти на Лигер уже другой дорогой, не такой удобной, как долина Данубия. Но на берегах Лигера ему опять не повезло — аланы и вовремя подоспевшие вестготы отбросили гуннов…