Ндаба Мандела - Восхождение в горы. Уроки жизни от моего деда, Нельсона Манделы

Мягкий диван и легкие кресла из того же гарнитура были как розовые облака. Безупречно чистая ванная комната не уступала размерами спальне, которую я делил с двоюродными братьями. Из кухни то и дело выходил белый человек, чьей обязанностью было готовить и следить за домом. Он принес тарелки, чашки и корзины с обедом. На заднем дворе был бассейн с кристально-чистой водой, и мне показалось, что кожа у меня зачесалась – так мне хотелось туда нырнуть. По краям бассейна стояли цветы в кадках в окружении садовой изгороди. Позже дед рассказал, что по верху изгороди шел слой колючей проволоки, но я был либо слишком мал, либо слишком занят невозможно зеленой травой. Даже если бы тюрьмой Старика был «Отель Ритц», на меня он и то не произвел бы такого впечатления. Теперь, КОГДА КТО-НИБУДЬ СПРАШИВАЛ МЕНЯ: «КЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ СТАТЬ, КОГДА ВЫРАСТЕШЬ?», Я ОТВЕЧАЛ: «Я ХОЧУ В ТЮРЬМУ!»

Разумеется, я ожидал увидеть что-то вроде тюрьмы на острове Роббен – адской бездны, где мой дед провел большую часть своей жизни. С распространением движения против апартеида по всему свету новое правительство распорядилось о переводе Мадибы в дом в «Виктор Верстере», пытаясь разлучить его с друзьями и членами Африканского национального конгресса. Его политические враги надеялись, что, оказавшись в комфортных стенах этого уютного домика, после обещания встречи с семьей – женой, попавшей в тюрьму и подвергнувшейся пыткам; детьми, которых он в последний раз видел, когда они были совсем маленькими; внуками, которых не видел вовсе, – он станет более сговорчивым. Но враги недооценили его. Целых два года он держал оборону и не сдавал своих позиций в бесконечных и ожесточенных переговорах, в которых решалась судьба Южной Африки. Прошло немало времени, прежде чем я осознал: в тот день мы с братьями сидели в тех самых креслах, где мой дед и могущественные главы государств вели политические и идеологические дебаты, которым вскоре суждено было изменить ход истории.

Вечером взрослые собрались на кухне и в столовой, как это обычно бывает, а мы, дети, расселись на ковре в гостиной и включили кассету с фильмом «Бесконечная история». Я смутно помню голоса взрослых: они делались то тише, то громче, сквозь смех и оживленную беседу звучал дедушкин зычный бас. Но нам их разговор был неинтересен.

По правде говоря, этот день и первую встречу с дедом я вообще помню весьма смутно. Как он выглядел, помню в основном потому, что провел с ним тысячу других дней, пока он старел, а я – взрослел. Однако для восстановления деталей мне пришлось обратиться к недавно увиденному и прочитанному о месте, которое теперь называется «Исправительный центр Дракенштейн». Зелено-желтая табличка все еще там, но теперь люди видят ее, лишь когда приезжают к памятнику моему деду – бронзовой статуе перед «Виктор Верстером», воздвигнутой в честь его освобождения 11 февраля 1990 года. Воспоминания о том дне превратились для меня в коллаж из фотографий, газетных вырезок и бесконечных разговоров с дедом, бабушкой, матушкой Винни и другими людьми, которые там были. Но одно я помню отчетливо – «Бесконечную историю».

Наверное, рассказчик коса назвал бы ее «История о мальчике, который спас мир от пустоты». Герой этой истории (если вдруг вы не видели фильм и не читали книгу Михаэля Энде) отправляется в опасное путешествие, чтобы победить невидимую угрозу – ничто, медленно и неотвратимо пожирающее волшебный мир. Мальчик должен найти способ остановить эту невидимую угрозу, но сначала ему нужно убедить других в том, что она на самом деле существует. Его цель – сделать так, чтобы люди поняли, что все, кто исчез, были важны, а мир, который теперь воспринимается как нечто «нормальное», не должен быть таким, и, чтобы его возродить, нужны перемены.

Эта история во всех отношениях – история моего деда Нельсона Манделы. Думаю, это и моя история, и надеюсь, мне удастся убедить вас в том, что это касается и вас.

Мадиба и его коллеги по Африканскому национальному конгрессу, Ганди и его последователи, доктор Мартин Лютер Кинг-младший и все, кто пошел за ним, – все эти люди сумели разорвать оковы, существовавшие в период апартеида в Южной Африке, британского правления в Индии и законов о расовой сегрегации Джима Кроу в США. То, что апартеид и сегрегация были чудовищной ошибкой и злом – бесспорно. В ту пору черным говорили: «Нет, вы не можете жить в таком-то районе или в таком-то доме потому, что рядом живут белые. Нет, вы не можете ездить этим автобусом, открывать этот кран или ходить в этот туалет». Эти законы были несправедливыми, и судьи, полиция и тюремные надзиратели совершали огромную ошибку, поддерживая их. Если они действительно «служили с гордостью», то должны стыдиться, вспоминая те времена. Любые законы, нарушающие гражданские или общечеловеческие права, должны оскорблять наше чувство социальной справедливости одним своим существованием, скрести нашу совесть как наждачная бумага. Думаю, так и происходит, просто мы научились не обращать на это внимания.

«Быть свободным значит не просто скинуть с себя оковы, – говорил мой дед, – но жить, уважая и приумножая свободу других».

Когда мой дед и многие другие активно боролись за гражданские права людей всего мира, против оков апартеида и сегрегации, было ясно, кто враг. Но в современном мире молодым африканцам и многим другим молодым людям по всему миру приходится вновь вступать в бой, чтобы разрушить оковы, которые до сих пор существуют. А сделать это куда сложнее, ведь они неосязаемы – их нельзя ни потрогать, ни указать на них пальцем. Но, несмотря на всю свою невидимость, оковы эти прочнее железа. Каждое звено их выковано из несправедливости, большой или малой. Некоторые из них навязывает нам окружающий мир, в другие мы заключаем себя сами. Именно об этих оковах поет в своей песне «Redemption Song» («Гимн искупления») Боб Марли, напоминая слушателю, что единственный человек, способный освободить его, – это он сам.

Путешествуя по миру, я повсюду слышу, как молодежь рассуждает об «американской мечте» – большом доме с бассейном, шикарной мебелью и прислугой, а для меня это тюрьма. В рекламных роликах и реалити-шоу я слышу бесконечные разговоры, в которых представление о благополучии и благосостоянии сводится к этой ограниченной картинке, и не могу отделаться от мыслей о молодом африканце из Монровии, который просто мечтает о библиотеке или о ребенке из Сирии, который хочет ходить в школу с крышей, или о чернокожем американце, которого избивают просто за то, что он посмел сказать: «Моя жизнь важна!» В них, в вас – и в самом себе, поскольку мой дед открыл мне на это глаза, – я вижу новое поколение, которое изменит этот мир.