Задорнов Михаил. Аплодируем стоя

близких и заметит, он смущается и быстро меняет тон или переводит разговор в совершенно другое русло. Нежность и цинизм, лирика и холодная жёсткость, сонет и фельетон, красный перец с тортом, Онегин и Ленский в одном лице – вот двуликий портрет Задорнова. Его телевизионный образ и лирическая суть однажды комично столкнулись на Пасху несколько лет тому назад. «Пойдём на крестный ход», – однажды предложил он, и мы пошли. Семьями. Пошли к храму в центре, на улице Неждановой. Когда подошли, у него тут же родилась первая фраза юмористического рассказа: «На крестный ход собралась вся тусовка». И действительно, кого там только не было, кто только не почтил своим присутствием Воскресение Спасителя! Народу было – тьма!

Нежность и цинизм, лирика и холодная ж ёсткость, сонет и фель етон, красный перец с тортом, Онегин и Ленский в одном лице – вот двуликий портрет Задорнова.

Религия в тот год входила в моду. Наши новые предприниматели стали регулярно посещать церкви. Не только в праздники, но и в будни. С охапк ами самых толстых и дорогих свечей они метались от иконы к иконе и перекрикивались между собой, как на базаре, внося в почтительную и интимную тишину храма чужое и непривычное. Чёрные кожаные куртки и спортивные штаны были для них почти униформой.

– Эй, Руслан, Руслан! – кричала из - под алтаря одна кожаная куртка другой. – Где ему - то поставить?

– Чего поставить? – громко отвечал Руслан, подтягивая спортивные штаны у иконы Божьей Матери.

– Да, свечи, ё… твою мать. Извините. – Последнее – то ли иконе, то ли людям вокруг. – Щас узнаем! Командир, – это уже проходящему мимо человеку в рясе, – командир,

где, это самое, ну, поставить?

– Кому? – кротко улыбается священник.

– Ну кому - кому. Самому!

– Спасителю? – догадывается тот.

– Во - во, ему!

Священник показывает, и они водружают куда надо свои толстые свечи, гася и выбрасывая маленькие, которые им мешают, и даже их свечи кажутся какими - то наглыми и беспардонными. Продаёт же церковь свечи и за три рубля, и за пятьдесят рублей, хотя перед Богом все равны. Но кожаная братва об этом равенстве не знает, они думают, что если Ему поставить самые дорогие свечи, то Он это оценит и простит то, что им там надо простить. Хотя они не прощения просят, они просят другое – успеха в своих делах, относясь к Богу , как к таможне, с которой всегда можно договориться.

Да, посетить церковь тогда стало так же жизненно важно, как демонстрацию новой зимней коллекции Валентина Юдашкина, а ещё лучше – посетить престижную церковь, в которой появляются первые лица страны вместе с патриархом. Надо было не святиться в церкви, а светиться, засвечиваться, чтобы тебя там все видели время от времени. И похоже, что всю эту фантасмагорию, всю эту пародию на самое себя наша сегодняшняя церковь заслужила, да и мы, конечно, вместе с ней . Поэтому и мелкое событие перед не самым, но всё - таки вполне престижным храмом на улице Неждановой обрело черты пародийности, тем более что центральной фигурой этого события был Михаил Задорнов.

Итак, мы стоим в центре действительно тусовки. И Юдашкин, с которым наш герой знаком, – тут же. А рядом стоят, видимо, несколько его моделей в длинных платьях «от купюр» (эту полную изящества оговорку я придумал специально для вас). Вся прилегающая к церкви территория забита «мерседесами», «ауди», «вольво» и прочими средствами передвижения наших бизнесменов. Сами они, разумеется, тоже тут. И телохранители их, а как же! У всех сотовые телефоны, кое - кто по ним разговаривает: праздник праздником, но и дела не стоят: пропустишь пару звонков сегодня – завтра пропустишь пару миллионов, уйдут в другие руки. Поэтому жизнь кипит!

Концерт под названием «На троих». В самом начале Задорнов представлял Филатова, который был на тот момент уже тяжело болен, и Леонид читал что - то из недавно написанного. Потом уходил, провожаемый овациями благодарной публики. Вслед я, словно продолжая его теперь уже незримое присутствие на сцене, пел песни исключительно на его стихи. Так заканчивалось первое отделение, а всё вт орое брал на себя Михаил Задорнов, который и тогда был настолько популярен и любим публикой, что вторая часть концерта шла легко и радостно…

А крестный ход между тем начался. В шествии вокруг церкви, со свечами в руках узнаваемые лица известных актеров, политических обозревателей Центрального ТВ и даже членов Государственной думы. Они приветливо здороваются со всеми, кого узнают в толпе, как и на любом светском приёме. И только льющийся сверху перезвон колоколов напоминает о том, чей всё - таки сегодня день. Возле нашей группы уже довольно долго топчется пожилой нищий, совсем пьяный. Задорнов достаёт бумажник и вынимает оттуда пятьдесят тысяч – самая крупная купюра в то время. Быстро суёт её нищему и говорит: «На. Ну всё. Иди, иди». Без брезгливости, а я бы д аже сказал, с этакой суровой жалостью Салтыкова - Щедрина нашего времени. Нищий не уходит, держит бумажку обеими руками, догадываясь, что это много, и ещё не веря своему счастью. «Ну иди, давай, иди, – опять

повторяет Миша. – Больше нету. Иди». Да какой там – больше! Нищий глядит на купюру и различает на ней цифры. Ясно, что никто и никогда ему столько не подавал, и он, потрясённый, начинает медленно поднимать глаза от банкноты к лицу подавшего, чтобы посмотреть, что за благодетель такой отыскался, и тут… узн аёт. Задорнова в это время по телевизору – столько, что если он, телевизор, у нищего есть, то не узнать сейчас сатирика, даже будучи пьяным в хлам, невозможно. А телевизор у нищего, выходит, был. И он вдруг падает на колени перед Михаилом, крича на всю площадь: «Спаситель ты мой! Артист знаменитый!» И его крик, его слова неудобны и почти оскорбительны, хотя он хотел как лучше, это были самые высокие слова, которые он знал. Но обозвать писателя ничтожным именем «артист» – неправильно и неудачно, это во - первых. А во - вторых, кричать в апогее Пасхи слово «спаситель» и адресовать его не виновнику торжества – это уж и вовсе не прилично. Но нищий не унимается. «Какое счастье, – кричит, – что такой человек… заметил меня… помог! Да я своим детям по гроб буду рассказывать!» и т. д., и т. д.

Задорнов совсем смущён и к тому же видит мою реакцию на всё это дело, а какая у меня ещё может быть реакция, я, понятное дело, хохочу, закрыв лицо руками. А нищий тем временем ловит руку Задорнова с целью поцеловать. Миша отдёргивает руку, краснеет и злится. Вот тут его цинизма не хватает, чтобы довести всю ситуацию до привычного ему абсурда. Если бы он спокойно дал нищему поцеловать свою руку, а затем осенил его крестным знамением, образовалась бы вообще законченная картина «Явление Задорнова народу» и вполне логично финальным штрихом завершила бы всю эту карикатурную бесовщину. Вот уж воистину ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным…