Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

Оперативным путем установлено, что в обсуждении текста этого письма принимали участие: ГРИГОРЕНКО, БОГОРАЗ-БРУХМАН, ее сын Александр, ЛИТВИНОВ, ГОРБАНЕВСКАЯ и ЯКОБСОН (бывший преподаватель литературы средней школы г. Москвы). Участники обсуждения приняли решение направить письмо за границу и нелегально распространить среди советских граждан.

Копия письма прилагается.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ АНДРОПОВ

Отрывок в фигурных скобках на с. 116–121 печатается по: Дело Марченко. Т 5. Л. 268–271.

Здесь и далее угловыми скобками обозначены те места, где в рукописи пропущены одна или несколько строк.

Н.П. — Нина Петровна Лисовская; К. Б. — Константин Иосифович Бабицкий; К. И. — Вячеслав Всеволодович Иванов.

Лев Зиновьевич Копелев.

Ирина Михайловна Белогородская.

Серафима Евгеньевна Никитина.

К тому времени родители Анатолия Марченко переселились в Казахстан, в город Джамбул (современное название — Тараз).

Пропуск числа в оригинале.

В черновиках есть запись, описывающая обыск в доме и арест 1975 года. Печатается по: Дело Марченко. Т. 5. Л. 82–85.

26 февраля вечером мы, как обычно, находились в кухне-столовой. У нас была гостья — Люба, фамилии которой я и сегодня не знаю. Лариса готовила что-то для Пашки на плите, а сам он был у меня на руках. Вдруг звонок в дверь. Хотя я в любую минуту готов был увидеть в дверях своего дома милицию или работников КГБ, в это время я почему-то об этом не думал. Я с сынишкой на руках поднялся по лестнице к двери и, не снимая с нее цепочки, спросил, чуть приоткрыв:

— Кто здесь?

— Марченко, откройте, это к вам из прокуратуры, — ответил мне женский голос.

— Подождите, у меня ребенок на руках, сейчас открою, — ответил я.

Нужно было успеть кое-что спрятать, да и в самом деле не стоять же мне в феврале у открытых на улицу дверей с ребенком на руках. Я не сомневался, что по ту сторону дверей не одна женщина, а целая компания. Мои размышления прервались треском срываемой двери. Им не терпелось, и они не захотели ждать. Дверь в моем доме только для виду закрывалась на крючок и цепочку. Но эти «запоры» были слабыми, что называется, «от честных людей». Четырехсантиметровый крючок и непрочная цепочка не выдержали и первого, может быть даже пробного, рывка кого-то из четырех ворвавшихся вместе с женщиной мужиков.

— Чего вам нужно? Чего вы выломали дверь? — спрашивал я у них.

— Нам нужно пройти в комнаты, — настаивала женщина, прижимая к себе кожаную папку.

— Там вам нечего делать. Говорите, чего вам нужно, я вас выслушаю и здесь.

— Нет, нам нужно в комнаты, — настаивала женщина.

Видя, что я не намерен пропустить их в дом дальше крошечной прихожей, женщина торжественно проговорила:

— Вот сейчас вам объявим.

Я из кухни принес и поставил им один стул на пятерых. Женщина протянула мне лист казенной бумаги. Это был ордер на обыск в моем доме. Против меня возбуждено уголовное дело по ст. 198-2 (нарушение правил административного надзора). Для чего устраивать обыск? Искать улики? Или на всякий случай порыться, авось что-нибудь попадется для другого дела!

Пробежав глазами ордер, я передал его Ларисе, которая поднялась в прихожую на шум взламываемой двери. А пятеро пришедших стояли и ждали, пока мы прочитаем. Я дождался, когда Лариса прочитала ордер, и, забрав его у нее, кинулся вниз по лестнице в кухню. Когда двое мужчин прибежали ко мне, то на их требование вернуть ордер я отвечал:

— Это не ордер, а шпаргалка, и я ему не подчинюсь!

Я поднялся наверх, и там ко мне снова пристали, чтобы я вернул ордер. Но они его так и не увидели.

Мы с Ларисой решили уйти из дома на время обыска. Стали сначала собирать Пашку.

— Вы не имеете права уходить во время обыска, — наседали

на нас.

— А мы уйдем все равно, по праву или без права.

— Нет, вы никуда не уйдете.

Видя, что мы и в самом деле собираемся уходить, женщина предъявила мне ордер на арест. В руки она его мне на этот раз не дала, а только позволила пробежать глазами. А четверо мужиков стояли рядом, готовые кинуться, если я поступлю с этим ордером так же, как и с первым.

Спектакль, отрепетированный ими, частично сорвался. Они хотели сначала произвести обыск, держа в кармане готовый ордер на арест. А пришлось вот отступить и переигрывать на ходу.

А я теперь знал, что после обыска меня уведут или увезут.

Женщина, предъявившая мне оба ордера, оказалась следователем Тарусской прокуратуры. Из четырех мужчин, ворвавшихся вместе с ней, один был Лунев, два понятых и третий тип не то следователь милиции, не то, вернее всего, гэбист.

Они приступили к обыску. Копались только в бумагах и книгах. Опять, как и в прошлый раз, забирали подчистую все, написанное от руки или отпечатанное на машинке. Позабирали все мои записные книжки, блокноты с записями, тетради с черновиками. Забрали и бумаги Ларисы с ее записями.

Спрашивать о том, почему забирают все это и какое отношение эти бумаги имеют к предъявленному мне обвинению, не имело смысла.

Цель подобных обысков уже давно разгадана. Тактика ГБ — обобрать, разорить и делать это периодически и систематически. Сделать так, чтобы человек не мог работать с бумагой. Если нельзя заставить человека не думать, не размышлять, то остается другой путь — грабеж, санкционированный прокуратурой.

Очень хорошо об этом сказал в свое время В. Некрасов, и мне не сказать лучше.

О чем думалось мне, точно знавшему, что через несколько часов мне придется прощаться с семьей?

Конечно, неожиданного в аресте для меня было мало. И я не был им оглушен. Я и раньше некоторым своим друзьям и знакомым, которые предсказывали мне быстрый отъезд из страны, возражал. Я им говорил, что не исключаю любой вариант — от разрешения на эмиграцию до ареста. Я говорил, что советская власть коварна и жестока. Она любит поиграть со своей жертвой, как кошка с мышкой, дать тебе успокоиться и как бы открыть перед тобой все двери и лишь в самый последний момент захлопнуть дверь перед самым твоим носом.

И все же горько сознавать, что сейчас тебя уведут из дома. И неизвестно, вернешься ли ты когда обратно. А если вернешься — то когда и каким?

Мне было больно смотреть на сынишку. Как такому малышу объяснить, что долго его не увидишь? Как сказать, что ты не сам от него уходишь, а тебя силой уводят вот эти люди?

Татьяна Сергеевна Ходорович.

Я недоволен своей формулировкой на суде: «Продолжаю голодовку, требуя эмиграции в США». Она искажает суть дела. Добиваюсь эмиграции — это само собой. А голодовка — сама собой.