Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

Местные жители пользуются тем, что Таруса является как бы курортным городком, и сдают свои жилища внаем на лето. Этим многие и живут.

Мы же с Ларисой приезжали сюда в основном на день: искупаться и повидаться с друзьями из Москвы. В то лето особенно много наших друзей и знакомых поселилось в Тарусе, и часто поездки по делам в Москву заменялись встречами тут.

Лишь иногда, когда нам не хотелось уезжать на ночь в Петрищево, чтобы назавтра с утра снова ехать автобусом в Тарусу, мы оставались на ночь то у Кати с Саней, то у Оттенов, то у Гали Георгиевны.

Галя Георгиевна оказалась дружна с Петром Григорьевичем Григоренко. Это нас тоже как-то сближало.

Мы с Ларисой не только купаться ездили в Тарусу и видеться с друзьями — мы одновременно присматривались к продаваемым домам. Искали себе подходящее жилье внаем или купить по дешевке.

Когда в очередную субботу мы приехали в Тарусу, то нам сообщили знакомые, что дом Гали Георгиевны приезжал осматривать для покупки Солженицын. Говорят, что ему понравился участок, но сам дом не подошел: слишком уж он был стар и нуждался в ремонте, а Солженицын дорожил временем, предпочитая тратить его на более важное. Цены на дома здесь были высокие: менее чем за пять тысяч никто не продавал, даже если на участке был не дом, а развалюха. Одним словом, продавались скорее участки, а не дома. Плати пять тысяч, ломай развалюху и строй новый дом. Если же дом новый, то за него заламывали цену в десять тысяч и более. О таких деньгах в то время мы не могли и мечтать.

Но у русского народа есть точная поговорка: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Именно это нас и спасло. Друзья наши, прослышав о нашем намерении приобрести свое жилье, каким-то способом насобирали нам около пяти тысяч в рассрочку на неопределенное время. Нам только сказали, что можем не отдавать до тех пор, пока не разбогатеем настолько, что у нас окажутся лишними пять тысяч. И как раз в это время нам стало известно, что Галя Георгиевна с падчерицей решили не ждать покупателя на весь дом, а продать его по частям. Конечно, хотелось бы иметь совсем отдельный домик, а не полдома. Не хотелось, чтобы за стенкой кто-то жил, и еще больше хотелось владеть полным участком земли, а не половиной. Но другого ничего в Тарусе нам не попадалось, а время шло и нам нужно было к зиме иметь свое жилье. И мы решили купить половину у падчерицы Г.Г. Но дело осложнялось некоторыми обстоятельствами: во-первых, меня могли не захотеть прописать в Тарусе, воспрепятствовать продать нам дом; во-вторых, мы должны были скрывать от падчерицы и ее мужа свое прошлое и настоящее, не дать обнаружить свою известность. Дело в том, что падчерица Г.Г. и ее муж почему-то считали, что отец никогда бы не продал свой дом таким людям, как, например, Гинзбург.

Бывший хозяин дома, художник Журавлев, — участник трех революций и очень заслуженный у советской власти человек. Он уцелел от сталинского произвола и умер где-то в конце 1960-х годов.

Г.Г. очень часто нам расхваливала его как человека очень справедливого и принципиального. Лично я ничего о нем не знал к тому времени, но мне часто хотелось спросить у Г.Г., например, о том, как он относился в свое время к уничтожению деятелей науки и культуры, в том числе и художников. Но всякий раз, глядя на старушку, снимал свой вопрос о принципиальности ее покойного супруга.

Г.Г. очень сочувствовала нам, помогала в меру своих сил сговориться с падчерицей и всячески нас ей расхваливала. Такое же участие проявили и ее летние квартиранты, супруги Хенкины, с которыми мы впоследствии близко дружили до самого их отъезда в Израиль.

Мы решили никого, кто не имел прямого отношения к сделке, не посвящать в наше намерение купить дом в Тарусе. Рассчитывали сделать это по возможности если не тайком от властей, то хотя бы неожиданно.

Купчую оформляет нотариус. Не будет же он, думали мы, справляться по всем этим вопросам у милиции: кому можно продавать дом, а кому нет. Мы решили сначала оформить купчую, чтобы дом перешел в мою собственность, а уж после этого и немного даже погодя обращаться в милицию с пропиской уже в собственный дом.

А в Петрищево к этому времени готовилась разыграться история, относящаяся к моей прописке и работе там. Я уже месяца два работал и лишь изредка наведывался в Москву по делам. Поскольку КГБ в Москве не выпускал меня из поля зрения, то им скоро стало известно, что я прописался и работаю в Калужской области. По-видимому, в какой-то момент КГБ сделал запрос в Тарусу обо мне. И началось.

В обычный летний день к нам на лесосеку приехал мастер и велел мне срочно ехать с работы к коменданту.

Только я встретил коменданта в поселке, как она мне выложила: только что звонили из тарусской милиции и велели передать мне, чтобы я завтра же приехал в РОВД.

— Мне из-за вас такой нагоняй по телефону устроили, что я до сих пор еще не могу опомниться.

— А в чем дело? Я-то тут при чем? — искренне недоумевал я.

— Говорят, что мы не имели права вас прописывать. Обещают наказать и меня, и секретаря сельсовета.

— А на каком основании?

— Вот и я у них спрашивала то же самое. А он на меня только орет в трубку.

Встретил меня в конторе лесничий и запел ту же песню. Он тоже спрашивал у меня:

— Чего им от вас нужно? Я ему по телефону отвечаю, что работаете вы хорошо, не пьете даже, а он мне — это все не имеет значения.

И вот утренним автобусом я еду в Тарусу. В РОВД в паспортном столе меня сразу берут, что называется, на горло и на пушку. Старший лейтенант, полистав мой паспорт, закипятился:

— Вы почему проживаете длительное время без прописки?

— У вас в руках мой паспорт. Вы что, не замечаете штампа о прописке?

— Мы вас не прописывали.

— Я тоже не сам ставил себе штамп в паспорт.

— Кто вас прописывал?

— Как и всех там — комендант. Вы сами это знаете.

— Комендант нарушил закон. Они не имели права вас прописывать сами, а должны были направить вас к нам. Мы должны решать вопрос о вашей прописке.

— Ну, это уж вы сами между собой и разбирайтесь.

— И разберемся.

Сказав это, он куда-то вышел с моим паспортом, велев мне обождать. Я сидел минут двадцать в кабинете наедине с женщиной в милицейской форме. Как я потом узнал, это была работница паспортного стола. Вернувшись, офицер сообщил мне, что я могу пока быть свободным.

— А паспорт пока останется у нас. — Он похлопывал им себя по левой руке.

— А если он мне понадобится?

— Дня через три-четыре можете зайти по этому вопросу сюда же.

С тем я и ушел.

Все последующие три дня мы с Ларисой думали и гадали: что будет с моим паспортом? А ну как возьмут да и поставят рядом со штампом о прописке штамп о выписке? Я слышал не раз о таких проделках милиции и не исключал такого варианта.