Алена Свиридова - Счастье без правил

Да, вчера мне влетело. Просвирки оказались не наши, их нужно было передать болящей соседке Лукьяновне. Но я об этом не знала, намазала маслом, чтоб повкуснее, выложила на блюдо и сижу себе на скамеечке, ем, чаем запиваю. Бабушка как увидела – остолбенела: «Вот окаянное дите! Христову плоть с маслом лопает!» И как огреет меня хворостиной! Да… если отец Сергий об этом знает, то как теперь жить?

– Бабушка, ну и что мы сейчас будем делать?

– Злого духа из тебя изгонять! Вот что делать.

Злой дух был наш враг номер один. Злым духом бабушка объясняла все негативные проявления в людях и в погоде. Если я капризничала, то это бесы меня терзали.

– Не слушай Лукьяновну, это в ней злой дух говорит.

Злобная Лукьяновна чехвостила почем свет свою невестку Наташу. И глупая она, и ленивая, и гулящая, и мать плохая, борща сварить не может, помои какие-то, приворожила сына, гадина, понятное дело, чем. Мне Лукьяновна совсем не нравилась, и я точно знала, что она брешет, хотя так про взрослых говорить нельзя. Наташа вовсе не гулящая, я никогда не видела, чтобы она гуляла. Гулящие – это мы с подругой Людой – целый день на улице. Я представляла, как злой дух заползает Лукьяновне в рот, когда она зевает, разрастается и живет в ней, как глист. Бабушка всегда, когда зевала, крестила себе рот, опасаясь злого духа. И мне тоже крестила. Я даже специально начинала делать вид, будто постоянно зеваю, но бабушка каждый раз успевала поставить злому духу заслонку в виде креста.

– Видишь, как Господь сердится на нас, – говорила бабушка, когда над Отрадной гремел гром и полыхали молнии.

– Я ничего не делала! – пугалась я.

– А люди постоянно грешат. Злятся, ругаются, воруют, обманывают. Ленятся. Вон у меня белья сколько, а который день не могу постирать, все откладываю, спина болит дюже. Ленюсь, значит, грешу.

Этим летом она частенько сидела у окна, поставив ногу в кожаном чувяке на тяжелую педаль швейной машинки «Зингер», – шила святому отцу облачение. Надев смешные очки с перевязанной тряпочкой дужкой, вышивала бисером и золотом подризники, ризы и епитрахили. А по вечерам мы делали свечи. В миску с горячей водой опускали большой кусок желтовато-коричневого, вкусно пахнущего воска. Потом бабушка доставала большую катушку с серой суровой ниткой, отмеряла, складывала несколько раз, скручивала, и получался фитиль. Прямо на беленькой в цветочек клеенке раскатывали в колбаску кусочек воска, пальцем делали желобок, вкладывали фитиль, и быстро, чтобы не успело остыть, раскатывали свечку. У меня получались толстенькие и кривые, а у бабушки – тоненькие, глянцевые, ровные, как с конвейера. В маленькое окошко смотрела луна.

– Ну что, пойдем, пора ворота закрывать!

Мы выходили во двор и шли к деревянным воротам по вымощенной речными голышами дорожке. В лунном свете наши тени, большая и немножко сгорбленная бабушкина и маленькая моя, казались злыми духами, которые гонятся за нами по пятам.

– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. Да бежат от лица Его ненавидящие его! – бабушка задвигала в железные петли круглый неровный засов.

– Яко тает воск от лица огня, тако же погибнут бесы от лица любящих Бога!

Мы закрывали ставни, обходя весь дом по периметру, и кусты малины, зловеще чернеющие у забора, больше не казались мне жуткими. Я переставала бояться темноты и успокаивалась. Мы закрывались на щеколду, бабушка крестила сначала дверь, потом меня и, поправив фитиль в лампадке, становилась перед образами. Было ясно, что злой дух и нечистая сила побеждены на корню. Я сладко засыпала, а бабушка благодарила Бога за нас двоих. «Радуйся, животворящий кристе Господний».

Она ушла в тот год, когда у меня родился сын, дожив до своего праправнука.

Интересно, знал ли Господь, что в станице Отрадная у него находится такой мощный форпост по борьбе с нечистой силой?

И что Бурьянова Матрена Тимофеевна, старушка в белом платочке, никогда не сворачивала с предназначенного ей пути?

Да, да, так все и было. Обычно запахи вызывают острое узнавание, и память вытаскивает на свет божий такие моменты, которые, казалось, в силу своей сиюминутности и неважности вообще не должны были остаться в памяти, а вот поди ж ты. Белая простыня, сложенная вдвое, свисает со шкафа. Упасть ей не дают два увесистых тома «Войны и мира». Проектор установлен на массивном фундаменте из Советской Энциклопедии, лежащем на крепкой деревянной, покрашенной зеленой краской табуретке. Молодые, пьяные и очень веселые, мы смотрим слайды.

Советский Союз пахнет. Пахнет каждое воспоминание. Пахнет столовскими вонючими тряпками. Пылью красного плюшевого знамени с желтой бахромой, стоящего в углу Ленинской комнаты. И что самое ужасное – несвежим человеческим телом. Потом. Я, правда, тогда не понимала, что это запах пота – мне казалось, что это запах взрослых людей, особенно мужчин. Голову мыли раз в неделю. Чаще – вредно. Так пахла целая эпоха, которую мы называли совком. Мне кажется, я ненавидела ее именно за это. Потому что на остальные вещи можно было не обращать внимания.

Телевизор вещал мимо моих ушей и сознания. Только мультики и хорошие советские фильмы заставляли меня устанавливать с ним контакт. А мультики и фильмы ведь тогда на самом деле попадались очень хорошие. И анекдоты смешные. Про Брежнева. Про «сиськи-масиськи» и «сосиски сраные». Если кто из молодых не в курсе, то это он так говорил «систематически» и «социалистические страны». А в институте, на лекциях по истории КПСС и научному коммунизму, мы с подругой Ольгой играли в чепуху на последнем ряду и вообще прекрасно проводили время, обсуждая молодых людей и предстоящие гулянки. А также развлекались способом, недостойным, прямо скажем, юных дев, а именно – щекотали себе в носу перышком или, в отсутствие перышка, тоненькой полосочкой бумаги, чем вызывали рефлекторный чих.

Чихнуть нужно было как можно громче и в наиболее патетический момент в речи нашего профессора.

Аудитория благодарно смеялась. А я, чихнув еще раз пять, смотрела на профессора рефлекторно слезящимися глазами и смиренно просилась выйти. Ольга бросалась меня сопровождать к врачу. Мы выходили из аудитории со скорбными лицами и шли обедать в ресторан. За рубль можно было отлично пообедать в любом приличном ресторане, а их в округе было штук пять.

Уже на втором курсе у меня появилась работа на Оптико-механическом заводе имени Вавилова. Нет, я, конечно, ничего не имею общего ни с оптикой, ни с механикой. Я имею тесную связь с профкомом – руковожу вокальной студией. У меня есть небольшая комната на первом этаже общежития завода, где у стены стоит коричневое пианино, а напротив стол с несколькими стульями. После работы ко мне приходят заниматься рабочие. Я учу их петь, мы подбираем репертуар и поем на всех заводских мероприятиях. В цехах, парках и актовых залах. Репертуар обязательно включает в себя патриотические песни. Но я уже умею выкручиваться – мы поем «Комиссаров в пыльных шлемах» Окуджавы, песню Таривердиева на стихи Михаила Светлова «В разведке», которую я не так давно спела заново в собственной версии. Я аккомпанирую им на гитаре, в общем, там закладывается мой артистический фундамент. К советскому строю я отношусь спокойно – он мешает мне наслаждаться жизнью не больше, чем неудобные тяжелые лыжи наслаждаться катанием в лесу.