Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

Едешь на коне, а путеармейцы идут. Идут сотни. Дежурный по производству один. Ну, решат уйти 10–20 ч[еловек]. Что сделаешь? Нападает отчаяние, тоска, безнадежность. Кажется счастьем, мечтой лучезарной побыть в деревне, даже не в Москве.

Забыться обо всех 59–3, 58 [неразборчиво] […] и т. д.

Уполномоченный 3-й части Морозов. Что может сделать, какие дать указания, не зная обстановки, не имея представления о положении, о проведенных мероприятиях, не зная того, что мы перепробовали все, что мы не враги же себе и не хотим зарабатывать ни нарядов, ни арестов. Всякий только ругается, всякий только наказывает. Уполномоченный ругается, помполит ругается, нач. отряда ругается, нач. 3-й части ругается. Все ругаются. Но кто же должен посоветовать, разъяснить, помочь? Некому. Делай — и только.

Вот руководство, чекистское. С обеда и до 1 ч. ночи пехом на 14-ю. 26 километров. Теплый ветер и редкий мокрый снег. Теплый по-нашему, 27°. Вынутая из перчатки рука коченеет. По пути прихватили художника. Без шапки. Пьяный. Просит сам довести на ф-гу 7. Что ж, доведем и посадим.

С утра ждешь к. о. на занятия. До обеда нет. Два часа тактики и геометрии.

На ф-ге шум и драка. Иду. Сажают двоих, за рукав, в охапку да в камеру. Ударили по глазу Осипову и здорово, жаль, что не мне, шлепнуть бы одного, присмирели бы. Вот нач. отряда «наверно» не видит и не знает, что и как. Поработай, узнаешь. Руководить все умеют, плохо ли хорошо ли, а умеют. Спрашивать же — все хорошо спрашивают.

Как же все-таки избавиться от БАМа? Думай голова, картуз куплю. Но и думать-то некогда. Все же придумаю, избавиться надо. Запьянствовать — отпадает, в 1-е отделение попадешь. Как бы, чтобы по несоответствию уволили. Нет случаев увольнения к. в., если будут, подберем себе. Скомбинируем.

Во всяком деле большое значение имеет случай и настроение человека, от которого зависит успех того или иного дела. У меня пока что нет случая, пожалуй, рано ему быть, но — случай, прежде всего, случай.

Если попадет, то, пускай рано, — воспользуемся.

Постепенно сворачиваются ф-ги. З/к едут домой. Я представляю себе их настроение. Каким глубоким сном, чудовищным и диким кажется им лагерь. Так же он кажется и мне. Я до сего времени никак не могу представить себе, что я в лагере. Здесь ни знаний, ни общего развития не надо. Нет побегов, ну и все в порядке. Приехал в Архару. Дыра так дырой и есть. Приедешь, негде побыть 1–2 часа. Холодно, 37°.

Ночью холодно. Вставать не хочется. Гальюн на улице. А на улице мороз 45°. Греемся чаем, но он мало помогает. Коченеют руки, коченеют до того, что не напишешь ничего. Забылось, что послезавтра новый год. Что-то в городах у людей? Да, через два дня будут желать другим счастья, успеха и т. д. Нам никто и ничего не пожелает, разве ареста суток на десять или Ревтриба. Не хотят понимать з/к человеческого отношения, ну хорошо! Скорей хотя бы тепло. Тогда одна невзгода, холод, сгладилась бы. Шестьдесят дней прожить надо. Плохо или хорошо, проживем. Но здоровье уходит, и жизнь тоже уходит ни за что.

Посидели с политруком, покалякали. Бедлам и среди командования. Все оборачивается против нас самих. Дело с Майхером. Так может быть и со мной, не груби начальству. Подождем, что-то мне скажут. Я принял расхлябанный взвод и в боевой, и в политико-моральной подготовке. Встал на путь демобилизации. Майхер сам хочет служить, потому что он в гражданских условиях — шляпа.

Кроме мороза в 42° отметить нечего. Было крушение вертушки, завалились платформа и вагон.

Может быть и неумышленно, а может быть и умышленно подсунули вагонетку. Работа по подъему вагонов явно преступная. Канителятся, суетятся, ругают и ругаются, но для виду, бестолково и беспорядочно.

Взялся я. Не прошло и часа, вагоны на месте. Даже команда, голос и тот управляет людьми. Нет команды, и работа не ладится. Пустяками, мелочью, а дело тормозят. Хорошо, что не заняли Уссурийского пути, не расхлебались бы.

Плохо спалось ночью, холодно. Холодно под двумя одеялами, под кожпальто и полушубком. Сказывается ревматизм, ноют голени, сводит ноги.

Новый год. Выходной. Иду с помкомвзводом на охоту. Промазал в козу. Устал порядком. Передумаешь много, но все мысли направлены на то, как бы демобилизоваться, как бы избавиться от петлиц, от БАМа. Неосуществимая мечта — даже кадровая часть. Я и вся ВОХРа — участники великой стройки. Отдаем свою жизнь на построение социалистического общества, а чем все это отметится, да ничем. Могут отметить Ревтрибом.

15 дней не был в бане — и не предвидится. Здорово, нечего сказать.

40°. Простужен насквозь. Ломают з/к зону. Надо же и им топить, греться, варить. Сколько говорилось, говорится и будут говорить теплых красивых слов, и ни полена привезенных дров. Время военного коммунизма кончилось, и чекист должен быть другим. Больше заботы о людях, так сказал Сталин, должно примениться сейчас во всей полноте. А у нас? У нас я боюсь даже подумать, что слова Сталина применяют. Пожалуй, каждый сам для себя применяет. Да, такая установка есть. Говорят, что сам виноват, если что-либо не сделали. В общем, в БАМе шалман. Часовые на зоне кладут на снег з/к. Сигитов распоряжается так:

— Будешь стоять, стой четыре часа, сидеть два часа, лежать один час. Выбирай.

[…]

Ну, вот и 52°. Люто. Хватаешь воздух, как рыба, вытащенная из воды. Ветер, как кипяток, обжигает. Еду в Архару, вызывает нач. отряда. Понимаешь, так сказать…

Зашел в магазин, ну ни шиша нет. Даже сахару нет, не говоря о масле. С утра не евши, а пообедать негде. Есть буфет на станции, но и тот закрыли до 8 ч. вечера. Поезда нет, а когда будет — неизвестно. Дождался буфета. Обед 5.40. Суп, наверно, вчерашний, а карась так дня четыре [как] был зажарен.

В 10 ч. сел на товарняк-экспресс. Ух. Дыхание спирает.

В 11 ч. на квартире. Надо спать.

Иду на 13. Зовет на охоту ком. отд. Идем. Я, к. о. химич. и нач. станции. Ничего не видали. Ухожу домой, отдав винтовку и, как нарочно, две козы. Был бы дрын, варилось бы мясо.

А природа чарует своей красотой. Дико, угрюмо кругом.

Край пустынный, безмолвный, голодный.

Нет ни птицы, ни зверя и тихо безлюдно кругом.

Холодно. З/к не работают, ну, значит, и мы отдыхаем. Читаю ребятам астрономию. Увлекаются. Вечером в баню. Ха-ха-ха, баня. 5° холода. Лед на полу, лед на стенах и потолке. Вода чуть теплая. Разделись, так зуб на зуб не попадает. Политрук говорит, что угорел. Я его поздравляю с легким паром. Помыли ноги, туловище. Голову мочить нельзя, обмерзнет. Да и на теле образовываются чешуйки льда. Вот это баня.