Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

Мерзость, а не погода. Ураганный ветер, снег, слякоть.

В комнате гуляет ветер. Сидишь в шинели.

Фронт. Негде посидеть, забыться, отдохнуть. Хорошо, что меня побеги не расстраивают. Все же чины раздаются не по знаниям. Можно быть пешкой, но около короля. И дело в шляпе.

Снова Огурцов заводит разговор об увольнении. Это больное место у всех. Скоро начальник уезжает в отпуск, намекая, чтобы я переселился в его квартиру. Ну что ж, поживем. Хотя временно, но хорошо. Мучает меня выигрыш у нач. в шахматы. Надо ему проиграть. Пускай успокоится. Думай — и дипломатия.

Придется померзнуть сегодня ночью.

А за что спрашивается! За громкие слова, чекисты, инженеры душ! Нет, спасибо, я вышел из возраста, когда прельщаются словами. За 400 руб. тоже не хочу. За эти деньги в Москве я в уюте, в тепле и культуре, а самое главное, спокоен и свободен.

Стрелки шляпы какие-то, пни. Удивляют они меня и раздражают до бешенства. Подбираются командиры по стрелкам и стрелки по командирам. Помполит 1-го д-на был командиром отделения в армии. А сейчас ему дико, наверно, самому за четыре куба. У нас чин определяется зарплатой до БАМа. Узнаю, что нач. отряда кавалерист.

Крутит поземка. Мрачно на душе. Но не распускаю себя. Вывернемся.

Сугробы снега. Слякоть. А такое начальство везде в БАМе: малограмотное и некультурное. Но какие организаторы — дисциплина. Для меня такие начальники — куклы, которые от времени до времени выкрикивают: «Выговор! Арестую!! Посажу!!!» Как может мной руководить такое начальство. Но ведь он знает хорошо политику!? Я не занимаюсь и тоже знаю. Если буду заниматься, то берегитесь.

Зашел комдив вечером, делится впечатлениями, задает больные вопросы, как бы ища сочувствия и совета. Я дипломатически уклоняюсь от ответа. Скоро кончаются курсы, куда-то перебросят меня? Скорей бы тепло, тогда и кочевать будет легче.

Рассуждаем с Савчуком о философской пропедевтике, о логике. Стоит рядом комдив, да хлопает ушами, ничего не понимает, да и не поймет. Начинает появляться отвращение к стрелкам. Живые существа, разумные животные. Верней, последнее, животные. Ничем не интересуются, ничего не знают. Пни. Балдеют вечер, пять вечеров, месяцы, годы. Ни учиться, ни двигаться вперед не хотят.

Снова зима. Выпал снег, и мороз.

Комнаты все нет и нет. Характерно. Освободилась одна, хотели вселить политрука, но комдив занимает сам. За наш счет делают ремонт у нач. отряда, проводят как для охраны.

Сходил посмотреть комнату. Хорошая квартира. Чисто тепло, на стене ковер. Показалось дико. Как можно жить так, неудобно даже и занимать комнату. Культурные условия меня пугают. Вот до чего дожил.

Читаю докладную политрука, безграмотна, вот это работник для БАМа. Поблаженствовал в бане. А ночью холод. Ревматизм сказывается.

Распустило. Грязь по уши. Месиво из снега и глины. Где бы командиры ни сошлись, о чем бы разговор ни вели, сводят к увольнению, и партийцы, и беспарт.

Кончаются курсы младших командиров, куда-то направят меня. В комнате потоп. Где спать?

Иногда начальство и сказанет. «Мы из вас московскую прыть выгоним». Будем ждать, когда будут выгонять, мы меры примем.

Мокрый насквозь от выхода в поле. Письма 3-я часть проверяет, вскрыли да штамп поставили, проверено.

Новиков, политрук, тоже не ладит с нач. отряда.

Попов судить, на то черти есть. Пускай они разбираются. Странная погода, днем тает, а ветер убийственный, холодный. Болят колени, ноют, и нет выхода. Обсушиться негде. Память изменяет. Голова пухнет от мыслей, сумбур.

День встречает лучом солнца на стене сквозь щель. Первый миг радостен, как луч, но сразу БАМ обрушится на все, и еще больше подчеркивается вся наша жизнь. Жизнь неизвестности и… не придумать названия, потому что все плохое здесь.

Разложилось 1-е отделение, ничего нет удивительного. Где-то в тайге, без условий человеческого существования, т. е. без пищи для души и ума, без общения с культурным миром, а только пищи для желудка, будешь как животное. Волки и те собираются, играют. А мы? У нас запрещено двум одинаковым по развитию командирам служить вместе. Что за политика. Гоняют с места на место, говоря, сжились. Сумасбродство начальства, которое не может и не умеет разбираться в психике людей, действует разлагающе. До осени я продержусь. А в конце сентября амба. Или свобода, или срок. Все же пока один выход для увольнения — рапорт или выступление на собрании. За семь месяцев что либо изобретем. Да надо посмотреть лето на Д. В. К, буду знать весь год.

Быстрыкин — к. в., больной туберкулезом, а уволиться не хочет. Почему? Потому что это ему жизнь и хлеб. А мне — хахаха.

Приехал Голодняк. Почему начальство перевело сюда его? Милость ли или боязнь? В столовой разговорились с врачом, узнаю интересную особенность. Есть у нас врач, по формуляру он бухгалтер, но, видите ли, понимает в болезнях. Веселая история.

Долго не могли расколоть взятого с паровоза. Устроился же на раме под котлом, где никогда и не увидишь. Второй, найдя бланк, путевку машиниста, приходил к дежурному по станции, как только тот уходил, ставил штамп, расписывался и дальше. Ехал за отставшего машиниста. Привели на ф-гу.

— А, здорово!

— Я тебя не знаю.

— Брось кантоваться!!

— Скурвились!

Нечепуренко заходит каждый день, задавая вопрос: «Почему я не хочу служить в БАМе?»

Узнаю, что меня назначают в комендант. взвод, укрепить дисциплину. Так будут гонять из взвода во взвод. Только наладишь, а тебя хлоп в другое место. Приятно.

Душевно отдыхаю второй день. Сидим в штабе и вспоминаем фаланги, да похождения з/к. Где кашу через трубу уперли, где зону подкопали и т. д. Солнце теплое, но ветер холодный.

Поигрываем в шахматы с Савчуком. Трепимся, разреш… [неразбрчиво]

Рассказывает Голодняк про художества комдв-на Азарова. За это срок надо давать, но в БАМе в порядке вещей. Выпрашивает у взводного завхоза продукты и меняет их на золото. Отбирает половину огорода стрелков, а, уезжая, взамен огорода берет пару поросят. Это считают в порядке вещей. И новый комдв-на (Афанасьев), по словам писарей, пьет совместно. Карьеристы, но партийцы, им можно доверить и с них спросить.

И Голодняк хочет уволиться. Вот политико-моральное состояние политсостава. Подавал рапорт, вызывали нач. и помполит, погоняли, пугнули чем-либо. Ну, парню некуда деться, поэтому и остается. А так с мыслями об увольнении служат все, может быть и нач. с помполитом? Может быть, нет, может быть, служба в БАМе для них поприще проявления власти?