Леонид Млечин - Сталин VS Троцкий

«Блок сейчас тяжело болен цингой и серьезно психически расстроен, так что боится тяжелого психического заболевания. Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его…»

Против был начальник Особого отдела ВЧК Вячеслав Рудольфович Менжинский. Луначарский и Горький обратились лично к Ленину с просьбой «повлиять на т. Менжинского в благоприятном для Блока отношении».

Ленин 11 июля запросил мнение Менжинского, сославшись на то, что Луначарский ручается за Блока. Начальник Особого отдела ВЧК ответил в тот же день:

«Уважаемый товарищ!

За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок — натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории».

На следующий день, 12 июля, ходатайство Луначарского и Горького отпустить Блока в Финляндию рассматривалось на заседании политбюро. Троцкий и Каменев предложили отпустить поэта. Председатель Реввоенсовета не считал, что поэты представляют собой угрозу для советской власти. Но Ленин, Молотов и Зиновьев проголосовали против. Мнение большинства восторжествовало.

В решении политбюро записали:

«Отклонить. Поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока».

Горький, возмущенный, вновь написал письмо Ленину:

«А.А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его не выпускают…»

Луначарский 16 июля тоже обратился в ЦК: «Выезд Блока за границу признан врачами единственным средством спасти его от смерти». Предупредил, что «Блок умрет недели через две».

Эти слова произвели впечатление на Ленина. Он передумал. Тогда Лев Борисович Каменев поставил вопрос на новое голосование в политбюро:

«Я и Ленин предлагаем:

Пересмотреть вопрос о поездке за границу А.А. Блока. На прошлом ПБ за голосовали Троцкий и я, против — Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам…»

23 июля политбюро пересмотрело свое прежнее решение и разрешило Александру Блоку выехать за границу. Но пока в политбюро думали, что делать с Блоком, 7 августа великий поэт умер.

Впрочем, Троцкий не всегда так заботливо относился к деятелям литературы и искусства. Интересы армии были для него важнее всего.

Выдающегося певца Федора Ивановича Шаляпина в Большом театре артисты просили похлопотать перед начальством, чтобы им увеличили пайки.

«Случай представился, — вспоминал Федор Шаляпин. — Был в театре большой коммунистический вечер, на котором, между прочим, были представители правящих верхов. Присутствовал в театре и Троцкий. Сидел в той самой ложе, которую раньше занимал великий князь Сергей Александрович. Ложа имела прямое соединение со сценой, и я как делегат от труппы отправился к военному министру.

Министр меня, конечно, принял. Я представлял себе Троцкого брюнетом. В действительности это скорее шатен-блондин со светловатой бородкой, с очень энергичными и острыми глазами, глядящими через блестящее пенсне. В его позе — он, кажется, сидел на скамейке — было какое-то грузное спокойствие.

Я сказал:

— Здравствуйте, товарищ Троцкий!

Он, не двигаясь, просто сказал мне:

— Здравствуйте!

— Вот, — говорю я, — не за себя, конечно, пришел я просить у вас, а за актеров. Трудно им. У них уменьшили паек, а мне сказали, что это от вас зависит — прибавить или убавить.

После секунды молчания, оставаясь в той же неподвижной позе, Троцкий четко, буква к букве, ответил:

— Неужели вы думаете, товарищ, что я не понимаю, что значит, когда не хватает хлеба? Но не могу же я поставить на одну линию солдата, сидящего в траншеях, с балериной, весело улыбающейся и танцующей на сцене.

Я подумал: «Печально, но резонно». Вздохнул и сказал:

— Извините.

И как-то стушевался.

Я замечал не раз, что человек, у которого не удается просьба, всегда как-то стушевывается».

Как писал литературный критик Николай Николаевич Пунин, откликаясь на цикл литературных статей Троцкого в пяти номерах «Правды» в сентябре и октябре 1922 года, «каждое слово Троцкого — это удар колокола над половиной земного шара».

Иногда Троцкий бывал неоправданно резок в своих литературных пристрастиях. Он почему-то плохо относился к замечательному детскому поэту и тонкому литературному критику Корнею Ивановичу Чуковскому — еще до революции, когда это не имело значения, и после революции, когда его слова приобрели иное звучание. Троцкий в 1922 году в «Правде» раскритиковал книгу Чуковского о Блоке: «Этакая душевная опустошенность, болтология дешевая, дрянная, постыдная!»

Поэт и переводчик Самуил Яковлевич Маршак иронически откликнулся на статью Троцкого:

На самом деле, конечно, не убило. Для Корнея Чуковского статья Троцкого была ударом, но не катастрофой.

Это у Сталина критический отзыв о писателе заканчивался расстрельным приговором.

Зато Троцкий очень симпатизировал Сергею Есенину, которого многие поносили. Когда Есенин покончил с собой, Троцкий писал о нем в «Правде»:

«Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И так трагически потеряли…

Есенин слагал острые песни хулигана и придавал свою неповторимую есенинскую напевность озорным звукам кабацкой Москвы. Он нередко кичился дерзким жестом, грубым словом. Но надо всем этим трепетала совсем особая нежность неогражденной, незащищенной души. Полунаносной грубостью Есенин прикрывался от сурового времени, в какое родился, — прикрывался, но не прикрылся…

Эпоха же наша — не лирическая. В этом главная причина того, почему самовольно и так рано ушел от нас и от своей эпохи Сергей Есенин.

Корни у Есенина глубоко народные… Есенин интимен, нежен, лиричен, — революция публична, эпична, катастрофична. Оттого-то короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой…»

25 мая 1922 года у Ленина случился удар — частичный паралич правой руки и правой ноги, расстройство речи. Казалось, он не выживет. В узком кругу Сталин хладнокровно констатировал:

— Ленину капут.

Иосиф Виссарионович несколько поторопился. После первого удара Владимир Ильич оправился, но к полноценной работе уже не вернулся. Созданная им самим вертикаль власти оказалась крайне неустойчивой. В большевистской верхушке вспыхнула острая борьба за власть.