Олег Лекманов - Венедикт Ерофеев: посторонний [с иллюстрациями]

Некоторые из стихотворений, вошедших в «Антологию стихов рабочего общежития», сохранились. Приведем здесь три из них, впервые опубликованные Борисом Успенским.

Автором первого значится Василий Павлович Пион:

Второе стихотворение с заголовком «Инфаркт миокарда», подписано псевдонимом «Огненно рыжий завсегдатай», который сразу же и раскрывается — автором числится А. А. Осеенко:

Жанр третьего стихотворения обозначен как эпиграмма, авторы Ряховский и Волкович, а обращена эта эпиграмма к самому Ерофееву:

Чтобы у читателя не возникало иллюзий относительно достигнутого в случае Ерофеева духовного единения интеллигента и простого народа, приведем здесь откровенный фрагмент из ерофеевской записной книжки 1966 года: «...мне ненавистен “простой человек”, т. е. ненавистен постоянно и глубоко, противен и в занятости, и в досуге, в радости и в слезах, в привязанностях и в злости, и все его вкусы, и манеры, и вся его “простота”, наконец» [255] Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 479. . Очевидно, Ерофееву были абсолютно чужды как толстовская последовательная программа просвещения «простого человека», так и страстное толстовское желание опроститься самому. Может быть, поэтому он и не испытывал никаких трудностей при общении с «простыми рабочими»? Тон и стиль этого общения попытался передать в своих, к сожалению, чуть беллетризованных воспоминаниях о Ерофееве и Вадиме Тихонове Игорь Авдиев: «Не успели мы шлепнуть по маленькой, в комнату к нам стали всовываться коллеги Вени, работяги. Они были стыдливы. В них не было наглости и панибратства.

— Ну-ну, заходите, суки, — нехотя разрешил Веня. — Нальем им чуток? — Мы с Бадей согласились.

В комнату наползло человек пять-шесть. Что это были за люди? С ревнивым интересом я вглядывался в этих людей. Тихонов всех знал, он работал с ними. С Тихоновым они были на равных. А к Вене они относились с почтением.

Один из работяг, выпив, начал спрашивать у Вени что- то “умное”.

— О дурак! Откуда ты это взял? — отмахнулся Веня.

— Да ты же, Веничка, сам советовал почитать... — виновато промямлил пожилой обормот... — Вот я и взял в библиотеке книгу. — Вот — “Давид Строитель”...» [256] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 549.

11 ноября 1957 года Ерофеева уволили из «Ремстройтреста» за систематические прогулы. При этом «Стройтрестовское начальство настрочило на Ерофеева несколько доносов в местную милицию с требованием “принять меры” <...> И милицейское начальство запретило ему покидать место обитания — общагу строительных рабочих в Новопресненском переулке — до рассмотрения заведенных на него дел в местном райсуде. Узнав об этом, Ерофеев из общаги спешно бежал и перешел на нелегальное положение» [257] Матвеев П. Венедикт Ерофеев и КГБ // Colta.ru. 2014. 4 июня. URL: http://www.colta.ru/artieles/literature/3459. .

Тем не менее в Москве Ерофеев прожил до лета 1958 года, успев поработать кочегаром и подсобным рабочим в пункте приема стеклотары [258] Об этой работе Ерофеев позднее рассказывал Пранасу Яцкявичусу (Моркусу): «Вот сидим мы с приятелем в вагончике для приема стеклотары, в темноте, разговариваем себе, ночь, тишина... Как вдруг — бабах по ставням! Они снаружи обиты жестью, грохот адский, крики. Мы притихли, молчим, слушаем. А оттуда: “Пора открывать, вам говорят! На часы посмотрите! Вешать таких мало!”» (Про Веничку. С. 70). . Лето он провел в Кировске, а осенью 1958 года уехал в украинский город Славянск, где его сестра Нина работала с июня 1951 года в геолого-разведочной партии.

С Ниной Фроловой и ее мужем Юрием Ерофеев 24 октября 1958 года встретил в Славянске тот свой день рождения, который описан в «Москве — Петушках»: «...когда мне стукнуло 20 лет, — тогда я был безнадежно одинок. И день рождения был уныл. Пришел ко мне Юрий Петрович, пришла Нина Васильевна, принесли мне бутылку столичной и банку овощных голубцов, — и таким одиноким, таким невозможно одиноким показался я сам себе от этих голубцов, от этой столичной — что, не желая плакать, заплакал» (152). В декабре по протекции Юрия Фролова Ерофеев устроился грузчиком в отдел снабжения местного ремонтного завода, а в апреле перешел в Славянский отряд Артемовской комплексной геолого-разведочной партии. «Он был рабочим на глинистой станции, — рассказывает Нина Фролова. — Поскольку мы разведку делали на соляном месторождении, при бурении велась промывка глинистым раствором. И он там работал. Венедикт пишет в краткой автобиографии, что работал бурильщиком, но никогда он бурильщиком не был. Просто бурильщик — это звучит более романтично, чем просто рабочий. Там работали в основном женщины и он, в окружении женщин, молодой, красивый, вечно с записными книжками... Конечно, он там не особенно работал, а просто общался. И женщины от него были в восторге. Венедикт, он ни в чем не знал меры. Хотя тогда совсем еще был юный мальчик. Он безбожно много курил... Он даже ночью курил, как старики делают». «В эту пору он составлял “Антологию русской поэзии”, — вспоминает она же. — <...> Любил петь романсы. Научил мою пятилетнюю дочь Лену петь “На заре ты ее не буди”. К моей младшей дочери Марине относился с нежностью. При прощании поцеловал ее, а она заплакала. Хотя, по его словам, он не признавал родственных отношений» [259] Про Веничку. С. 10. .

Страсть Венедикта Ерофеева к составлению всевозможных антологий (например, «стихов рабочего общежития» в Москве или «русской поэзии» в Славянске) вытекала из того основополагающего свойства его личности, которое позднее отразилось и в знаменитых графиках из «Москвы — Петушков». Ерофеев был одержим идеей систематизации всего, что он по-настоящему любил и ценил в жизни, будь то стихотворения русских поэтов, или количество выпитых каждый день граммов [260] И не только им самим. Борис Сорокин рассказывал нам, как Венедикт читал Хемингуэя, подсчитывая, «сколько он выпил мартини за один день». , или найденные в течение лета и осени грибы, или свидания с любимой девушкой. Причем желание все описать и систематизировать не противостояло в сознании Ерофеева хаосу его беспорядочной жизни, а мирно уживалось с ним.