Скотт Макконнелл - Айн Рэнд. Сто голосов

И как же мистер Блюменталь отыскал вас?

Он нашел меня в списке учащихся и прислал мне телеграмму с просьбой позвонить ему. Но я был тогда очень занят учебой, прочитывал по книге в день и активно овладевал английским языком, и потому не нашел времени позвонить ему. Кроме того, у меня не было никаких знакомых по имени Натан Блюменталь, поэтому я бросил телеграмму в ящик стола и не стал на нее отвечать. На следующий год, кажется, в июне, я закончил курс обучения, получил несколько больше свободного времени и, наткнувшись на эту уже пожелтевшую телеграмму, набрал написанный в ней номер. Натан сказал мне, что на следующий день он улетает в Нью-Йоркский университет, и спросил, не хочу ли я встретиться с Айн Рэнд? Конечно же, я был согласен. Кажется, он дал мне ее телефон и объяснил, как добраться до дома в Чатсворте. Я позвонил ей, приехал туда, и мы подружились.

Расскажите мне о вашей первой встрече с Айн Рэнд.

Когда я постучал в их дверь, открыл мне Фрэнк и проводил меня в гостиную. Вошла Айн, и я не проявил хороших манер, потому что остался сидеть; Фрэнк, конечно же, был недоволен этим, так что я встал. После этого мы долго говорили.

Каким было ваше первое впечатление о мисс Рэнд?

Самое глубокое, я был буквально в трепете перед этой успешной и удивительной писательницей. Мне было очень приятно в ее доме.

А она оказалась такой, как вы ожидали?

Во многом. Я быстро понял, что если бы не был атеистом, то не мог бы надеяться стать ее другом. Получилось это так: однажды она попросила меня рассказать, как образуются водопады. Я только что прошел курс геологии и потому знал, как именно это происходит; словом, я расписал ей процесс во всех подробностях. Если я ничего не забыл, возникает, когда вода течет по твердой породе, под которой находятся более мягкие слои. Когда я завершил свое изложение, она воскликнула: «И какое же отношение Бог имеет ко всему этому?» Тут я все понял.

Однако она умела производить глубокое впечатление. За виски с содовой нам случалось проговорить до трех часов ночи — после того, как она заканчивала свою ежедневную рабочую программу. Я ощущал себя вправе держаться с ней на равных до одного разговора, когда, быть может, через три или четыре часа после его начала я процитировал ей что-то из Шопенгауэра, и она сказала: «А вы знаете, что дальше в той книге, которую вы цитируете, есть место, где он противоречит себе самому?» Я был ошеломлен и до сих пор не избавился от ощущения вроде «что я делаю здесь?» Она явным образом прочла труды всех философов, знала их и выдвинула собственную философию. Так я понял, что имею дело с крупным специалистом в области философии.

Каков тогда был ее интерес к разговорам с вами?

Не знаю. Казалось, что она заинтересована мной, и Фрэнк тоже. Он как-то сказал, что я произвел на нее впечатление. Мы погружались в философские глубины, рассуждали о причине и следствии. В то время я интересовался философией, и мне кажется, что какую-то кроху она узнала через меня. Но, конечно же, я получал от нее много больше.

А что доставляло Айн Рэнд наибольшее удовольствие в вашем обществе?

Разговор. Она любила говорить. И мы обменивались идеями. Этот процесс, как мне кажется, всегда доставлял ей наибольшее удовольствие.

Что заставляло ее сердиться?

Она сердилась, когда ее перебивали. Помню, как один раз я перебил ее, и она сказала, что если я не перестану так поступать, она выйдет из комнаты. Это был единственный раз, когда она проявила такое недовольство мной. С тех пор я ее не перебивал. Моя жена требует этого сто пятьдесят раз на дню, и я тем не менее прерываю ее. Айн была потоком мышления, и я попытался вложить в него свои два цента. Она не хотела, чтобы ее перебивали. Это был единственный раз. Не могу представить себе, чтобы она могла рассердиться по другому поводу. Мы всегда относились друг к другу с большим дружелюбием. Мне не понравился Атлант, но это было много позже, в 1961 году, когда я наконец получил возможность прочитать все произведение. К этому времени наша дружба уже заканчивалась.

Вы разговаривали с ней о Второй мировой войне?

Мы разговаривали с ней неоднократно, однако я не помню, чтобы речь хоть раз зашла о Второй мировой. Кроме того, она очень неохотно вспоминала о времени, проведенном ею в России. Оно ничего не значило для нее. Она сказала, что полученное ею в России образование было поверхностным, даже смешным. О России она отзывалась с большим пренебрежением и разговаривать о своей жизни в этой стране до отъезда из Советского Союза не любила. Она не отказывалась говорить на эту тему, однако у меня не возникало конкретных вопросов. Разве что, может быть, однажды, у меня возник вопрос на эту тему, однако она просто отмахнулась от него, как от незначительного и несущественного. Ее интересовали философские темы, а кроме того, политика, этика и мораль.

Какими политическими воззрениями она сумела удивить вас?

Она была не из тех людей, кто решил бы предпочесть меньшее зло большему, потому что, по ее словам, меньшее зло все равно остается злом. Поэтому она не осуждала меня за желание голосовать за Эйзенхауэра, хотя сама приняла решение не голосовать совсем.

Однажды я сделал ошибку, предположив, что прототипом Говарда Рорка, наверно, был человек, похожий на Фрэнка Ллойда Райта. Она ответила: «Нет, не Фрэнк Ллойд Райт; если говорить об архитекторах, это был Салливан» [121] Луис Салливан, у которого Райт работала в начале карьеры. .

Вы разговаривали с мисс Рэнд о ранних днях ее пребывания в Америке?

Нет. Наши разговоры происходили исключительно в интеллектуальной плоскости — нас занимали философия, этика, причем на очень высоком уровне. Мы не интересовались личностями, а тем более конкретными персонажами. У нее бывали и другие гости. Когда я заставал у нее Альберта Маннхеймера, разговор делался легче, становился более профессиональным. Однажды к ней явилась группа шумных друзей или родственников, или и тех и других вместе, и за ланчем они принялись спорить с Айн, вовсе не одобрявшей подобную ситуацию. Они также проявляли некое пренебрежение к Фрэнку. В один напряженный момент я предложил в своем пересказе цитату из Вордсворта: «Писатели различаются не по виду, а по степени». На что Айн ответила: «Ну, я-то различаюсь и по виду». Потом все они отправились ужинать куда-то в Долину. Меня пригласили, однако я предпочел остаться. Айн отправила меня в свой кабинет и посадила за свой стол. Она как будто поняла, почему меня не интересуют ее гости, и сказала, что сама она обязана присутствовать. Так что я остался один в ее доме, занимаясь какой-то писаниной за ее столом до тех пор, пока все они не вернулись.