Константин Попов - Красный хоровод

— Такие же были, как вы, а уже кажный орденами увешан… геройский все народ…

Здесь красноречие Богача иссякло; наступила пауза… Не найдя нужных слов, он еще раз выразительно взглянул на прапорщиков и произнес вразумительно и нежно:

— Того и вам, господа молодые офицеры, желаю.

На утро начался бой. Весь день лес сотрясался от гула разрывов и стрельбы. Кругом все рокотало… Громадный кровавый диск солнца уже коснулся своими краями синевшего вдали леса, когда на поляну, где вчера царило веселье, вышли санитары с окровавленными носилками.

На носилках покоилось безжизненное тело одного из тех, кого Богач именовал геройскими офицерами…

— Перемени ногу-то! Янулис! тебе говорю, али нет? — бурчал санитар… За носилками шел денщик убитого — Иван, он нес в руках офицерское снаряжение и фуражку своего барина и горькие слезы катились из его глаз…

Мелькает картина за картиной, и все двенадцать лет проходят печальной вереницей.

Париж… Мадлен… Я вижу вновь так изменившиеся за эти годы родные лица… Седина серебрит головы когда-то беспечной молодежи…

Скромные пиджаки и рабочие блузы сменили блестящую форму и прикрыли израненные тела…

Серьезны лица офицеров… плотно сжаты их губы и залегли глубокие морщины на мужественных гордых челах и думают они крепкую думу, слушая речь своего командира…

Сильно поредели ряды Z-цев. Где только нет их могил?.. В Августовских лесах, у прозрачных Мазурских озер, у медленно несущих свои воды — рек Бзуры и Буга, у Сморгони и Вильно, в широких степях Поволжья и на полях Кубани…

Блестят глаза старого командира, держащего речь к сомкнувшим ряды Z-цам… — «с бодрым духом!» — как бы говорят они… И наполняется сердце радостным волнением…

Буйный ветер сотрясает мою мансарду, как бы желая отвлечь мое внимание и нарушить тихую торжественность охватившего меня душевного состояния. Напрасно. Я берусь за перо; и, во исполнение параграфа пятого, только что принятого устава, начинаю эту книгу.

Вечерело. Ожесточенный бой за обладание маленькой польской деревушкой затихал.

Первыми притихли злорадно тарахтевшие пулеметы, ибо заманчивые цели в виде ровных длинных цепей то в серых, то в черных шинелях, уже давно закопались в землю, не имея сил перешагнуть через заветную черту победы.

Победителей сегодня не было, и противники, равно уставшие и изнемогшие от нервного напряжения в бою, постепенно прекращали огонь, и водворявшаяся тишина нарушалась лишь одиночными выстрелами любителей пострелять, да немецкая артиллерия изредка посылала очереди куда-то вдаль. Ее снаряды, жутко журча высоко, высоко над головой, совсем далеко разрывались, — так не громко и мягко… Казалось, что немцы кому-то не дослали известной порции снарядов и теперь, подсчитываясь, все ошибались в расчете и досылали недоданное.

Под крутым откосом обрыва, спускавшегося к реке, приютилась рота резерва. Около наколенных ям и ниш копошились люди. Их силуэты тем ярче обрисовывались на фоне догорающей за рекой деревни, чем становилось темнее. Слышались негромкие сдержанные голоса и суета.

— Пятая рота, в ружье! — донеслось громко откуда-то слева, и десятки голосов на разные лады повторили: — Пятая в ружье, пятая собирайсь!

Перед глазами зарябили шныряющие фигуры, послышался лязг штыков, скользивших друг по другу при разборке винтовок из козел… застучали котелки, и отчетливо прозвучали голоса взводных: — Первый взвод ко мне! второй взвод стройся здесь!

— Ты, чертов турок, опять винтовку не найдешь… я тебе говорю, рожа, сказано, становись, пока карточка цела. — Из третьего и четвертого взводов доносились более энергические выражения… и не прошло и пяти минут, как все затихло, и только отдельные фигуры маячили вдоль длинной змееобразной линии роты, построившейся у обрыва, применительно к местным условиям — без соблюдения особенного равнения. Слева, откуда донеслась первая команда, вспыхнул карманный электрический фонарик, и яркий элипсис, появившийся на земле, стал приближаться к выстроившейся и замершей роте.

— Подпрапорщик Ковтун, у вас все готово? — прокричал молодой подпоручик, двигавшийся с электрическим фонариком.

— Точно так, ваше благородие! — пожалуйте сюда, не упадите только — здесь яма… Ишь, черти, накопали норы, — буркнул себе в бороду, басом, старый подпрапорщик, фельдфебель Ковтун.

— Рота смирно! Равнение направо! — вполголоса, но достаточно внушительно и отчетливо скомандовал Ковтун.

— Стоять вольно! — подал команду подошедший молодой подпоручик и фонарик погас.

В этот же момент, там, откуда только что пришел подпоручик, вспыхнули два фонаря и два элипсиса, появившиеся на земле, рядом, мигая, сталкиваясь и перекрещиваясь, поползли к роте.

— Рота смирно! Равнение направо! — раздался голос подпоручика… и наступила мертвая тишина.

— Все в порядке? — произнес командир роты, высокий крупный капитан.

— Так точно, господин капитан, — снова послышался голос подпоручика.

— Господа офицеры, займите ваши места! На ремень! По отделениям, за мной, шагом марш! — скомандовал ротный, и на ходу добавил: — Курить нельзя.

Впереди всех шли проводники и ротный командир, а за ними, по отделениям, плотной угрюмой массой, вся рота — двести сорок человек.

— Будет, что ль, наступление на немца? — с затаенной тревогой вопросил чей-то голос, обращаясь к молодому подпоручику, шагавшему на фланге третьего взвода.

— Нет. Мы идем на смену первому батальону.

— А вы знаете, ваше благородие, проводники сказывали, что от первого нашего батальона и половины не осталось. Их высокоблагородие капитан Головкин убит, командиры третьей и четвертой роты ранены, двух подпрапорщиков третьей роты убило, и одного моего земляка из Александровского убило. А сколько простых — и не счесть, как мухи лежат побитые.

— Какие тебе мухи, — послышались протестующие голоса, — хороши мухи! — Нешто мухи люди живые?

— Живые!? — подхватил третий.

— Были живые, — да померли.

— «Погибли во славу русского оружия» — буркнул вмешавшийся взводный.

— Ребята! — послышался голос ротного, остановившегося, чтобы пропустить роту.

— Как немец наведет прожектор, — падай и не шевелись! Понятно?!

— Так точно, понятно, — загудели голоса.

На косогоре появилась головная часть роты, едва различаемая при слабом отблеске догоравшей впереди деревни.

— Вот он, немец, прожектор наводит! — невольно воскликнуло сразу несколько человек, из первых поднявшихся на бугор.

— Ишь как быстро ворочает!

…И восклицания эти замерли, так как громадной силы луч стал приближаться к тому месту, где показалась рота… Луч мигнул раз, другой и разом осветил всю роту, только что вылезшую на бугор.