Андрей Красноглазов - Сервантес

Понятно, что никто не смог бы внести эту сумму, даже поручитель Мигеля Суарес Гаско, слишком уж она была велика. И можно себе представить душевное состояние Сервантеса, когда он узнал цифру недостачи, которую ему необходимо уплатить.

Бруно Франк так передал состояние своего героя: «Мигель увязывал пожитки. Он не оборачивался — может, пряча свои глаза. Он пробормотал (обращаясь к Гутьерресу. — А. К .), согнувшись над ларем: — Можешь присылать мне изредка чего-нибудь поесть и кварту-другую вина. Содержание, верно, мерзкое в вашей знаменитой тюрьме (севильской. — А. К .)».

Действительно, после того как ни поручитель, ни Сервантес не смогли внести указанную сумму, последний был арестован. Но вместо того чтобы, как было указано в приказе, отправить задержанного в Мадрид, Вальехо поместил его в местную севильскую тюрьму.

Судья совершил неправомочное действие. Вероятно, он почувствовал слабину Сервантеса и его беззащитность. Но как бы там ни было, герой Лепанто и алжирский пленник снова очутился за решеткой, на этот раз у себя на родине.

Нет, Сервантесу определенно не везло… Но разве в первый раз?

«В богатой мошенниками Севилье не было другого места, где бы так планомерно и бессердечно обворовывали, как в Королевской тюрьме…

Как раз во времена Армады, {148} 148 Имеется в виду Непобедимая армада , называемая тогда просто «армадой» и прозванная в насмешку «Непобедимой» уже после ее разгрома. в дни тяжкой денежной нужды, он (король. — А. К .) заложил эту тюрьму одному богатому андалузскому гранду, герцогу Алькала. Герцог был слишком важной особой, чтоб самолично извлекать доход из подозрительного владения, — он его пересдал. Теперешний арендатор, он же директор, неутомимо обирал две тысячи своих арестантов…

В этой тюрьме ничего не давалось даром. Кто не желал есть один скверный хлеб, должен был платить. В гигантском здании имелось четыре больших походных буфета: вино и еду поставлял директор. Множество лавочек торговало зеленью и фруктами, уксусом и маслом, свечами, чернилами, бумагой: директор извлекал прибыль из каждой луковицы, из каждого гусиного пера. Кто получал съестные припасы с воли, обязан был платить пошлину. На все существовал тариф. Подметание полов, уничтожение блох в постелях, очистка стен от клопов, разрешение жечь свечи — все имело точно установленную расценку. Сторожа открыто требовали мзды, а кто не давал добровольно, у того брали силой. С заключенного попросту снимали одежду и продавали ее в особом помещении, которое так и называлось — „ветошная лавка“.

Здесь вообще все вещи назывались их собственными именами. В тюрьме имелось трое ворот: золотые, серебряные и медные, названные так сообразно качеству вручаемых при входе подачек. От платы зависело и жилье.

В этой тюрьме можно было жить превосходно, в уютных одиночных камерах верхнего этажа, и можно было жить адски, в зловонных загонах, по двести и триста человек в каждом.

Сервантес, мало осведомленный об этих порядках, да и не располагавший деньгами, оказался в „железной камере“ — обширном низком помещении первого этажа с крошечными окнами, выходившими в узкий переулок позументщиков.

Койки стояли тюфяк к тюфяку. Ругань, крик и смех не смолкали ни на мгновение. Царило двусмысленное и сумасшедшее веселье. Кругом шла игра. Под шум остервенелой божб ы проигрывалась медная мелочь или грядущие добычи, гарантируемые „честным словом“. И каждый, во всяком случае, платил за удовольствие азарта. Потому что карты и кости поставлял директор…

Здесь не принималась в расчет причина ареста. Преступник, подследственный заключенный и неоплатный должник были уравнены в правах. Купец, не смогший уплатить по векселю, спал рядом с осужденным разбойником. С щеголем, чересчур задолжавшим своему портному, пререкался матереубийца, которого на дворе уже ожидала виселица. Буян и громила, шулер и фальшивомонетчик, содомит и осквернитель детей жили в фантастическом общении с людьми, которые ничем не провинились и должны были доказывать свою невиновность. Через зарешеченное отверстие заглядывали в женское отделение. Люк этот постоянно осаждался. За десять часов Сервантес обрел столько перлов выразительного сквернословия, сколько не насобирал за десять лет своей бродяжнической жизни.

Дверь „железной камеры“ была открыта настежь. Местные обитатели выходили и входили. Поминутно являлись шумно приветствуемые посетители.

Но когда Сервантес встал, намереваясь глотнуть где-нибудь свежего воздуха, ему преградили дорогу скрещенными алебардами. За постоянное право выхода следовало внести установленную плату. Взималась она и с беднейших — за право посещения отхожего места…

Утром оказалось, что он (Сервантес. — А. К .) не имеет возможности умыться. Он вручил тюремщикам половину своей наличности и получил доступ во двор, где между двумя виселицами бил фонтан.

Несколько часов спустя в зале началась раздача хлеба; на трех заключенных — по одному большому черному, плохо выпеченному хлебу. Но так как ни у кого из арестантов не было ножей, им приходилось прибегать к внешней помощи. Тянулись гуськом к специальному откупщику, который разрезал каждый хлеб на четыре части, — средний кусок он оставлял себе для продажи. По-видимому, он платил немалые деньги директору».

К этому описанию Бруно Франка добавить нечего — оно исчерпывающее и ценно тем, что базируется на реальных исторических описаниях севильской тюрьмы, оставленных прокурором (procurador) Кристобалем де Чавесом. Чиновник испанского правосудия метко охарактеризовал сие заведение как «реальное воплощение ада на земле».

Да, именно в таком месте очутился экс-солдат и экс-комиссар Мигель де Сервантес.

Точное время пребывания писателя в тюрьме неизвестно, но мы знаем, что оно длилось несколько месяцев.

Что было делать? На что можно было надеяться и рассчитывать? На верного друга Гутьерреса? Но он, вероятно, устав от бесконечной помощи человеку, которого постоянно преследуют неудачи, исчез из жизни Сервантеса. Начиная с 1593 года его имя ни разу не встречается в документах, касающихся писателя, известно только, что, оставив завещание, он умер в Севилье 19 февраля 1604 года.

Возможно, за Сервантеса ходатайствовал его работодатель Агустин Сетина, чтобы защитить свою репутацию человека, умеющего подбирать честных исполнителей.

Во всяком случае, все эти пути освобождения из тюрьмы были ненадежны. Надо было рассчитывать только на свои силы. Видимо, он так и считал. Сервантес написал обстоятельное письмо непосредственно Филиппу II. Это послание до нас не дошло, но зато мы имеем ответ, датированный 1 декабря 1597 года. В нем содержалось указание освободить Сервантеса из тюрьмы для поездки в Мадрид, где он должен будет предстать перед чиновниками королевского казначейства. Но даже если он и не сможет явиться в Мадрид, как то следовало из письма, это не беда, так как у проштрафившегося есть поручители, которые и внесут в казну недостающую сумму.