Василий Никифоров-Волгин - Воспоминания детства

Он хорошо знал этот мир — мир Церкви, верующих, мир старой Руси. Этот мир был знаком ему не только по детским воспоминаниям, он окружал писателя и в Нарве: рядом было Принаровье — район с «исконным» русским населением, с русскими деревнями и крестьянами, с православными церквами, а в Причудье — и со староверами, невдалеке — Пюхтицкий и Печерский монастыри. Действие ряда рассказов В. Никифорова-Волгина происходит именно в этих местах. Нарва была расположена всего лишь в 7–8 километрах от эстонско-советской границы, и тесные связи с Россией тут никогда не прерывались. В этом отношении В. Никифоров-Волгин находился в ином, несравненно лучшем положении, чем, например, писатели-парижане: их творчество питали лишь воспоминания о прошлом, живой связи с «корневой» русской средой у них не было. Неслучайно их так тянуло в Эстонию и Латвию.

Мир Церкви и верующих В. Никифоров-Волгин изображает точно, достоверно, с любовью. Он умеет в своих произведениях воссоздать все мелочи этого мира, в том числе и бытовые, и вместе с тем передать его особую атмосферу, его дух, его скрытую красоту. Заметим, кстати, что эти этнографически точные описания церковной жизни в рассказах В. Никифорова-Волгина, помимо художественной, эстетической ценности, имеют еще и немаловажное познавательное значение — они знакомят нас с уже забытыми обрядами, с народными обычаями, связанными с церковными праздниками и т. д.

В этом пристрастии В. Никифорова-Волгина к миру Церкви и верующих, конечно, отразились биография писателя, характерные черты его личности, его мировосприятие. Но дело все же не только в этом.

Классическая русская литература не богата изображением религиозных чувств верующего, церковной службы, жизни духовенства — все это казалось слишком привычным, устоявшемся, не очень интересным. Русская демократическая интеллигенция вообще привыкла смотреть на Церковь как на нечто ретроградно-устарелое, официальное и была весьма равнодушна к обрядовой стороне религии. Начавшееся в самом конце XIX — начале XX в. религиозное возрождение, больше охватившее сферу философскую, тоже почти не коснулось этой собственно церковной стороны Православия.

Положение коренным образом меняется в послереволюционный период в эмиграции. Начинается возврат к религии, к Церкви, причем именно к Церкви Православной, «традиционной», возрастает интерес к обрядовой ее стороне. Все это теперь воспринимается как часть национальной культурной, духовной традиции, как воплощение «русскости» — это связь с Россией, с родной историей.

Усиление религиозных настроений в эмигрантской среде имело и социально-психологические корни: это была как бы реакция на ужасы пережитого, на все беды, выпавшие на долю людей в годы революции и гражданской войны, это было чуть ли не единственным проблеском надежды. «И только храм остался для нас единственным уголком святой Руси, где чувствуешь себя пригретым и обласканным», — писал В. Никифоров-Волгин в статье «Вера народа».

Но, тем не менее, этот мир Церкви и верующих не так уж часто изображался и в зарубежной русской литературе. Он представлен в творчестве Б. Зайцева и И. Шмелева, писателей, которых В. Никифоров-Волгин хорошо знал и любил и с которыми его нередко сравнивали в критике, но все же он их не повторял. В. Никифоров-Волгин — может быть, единственный из зарубежных русских писателей, который целиком сосредоточился на этой теме. П. Пильский справедливо писал, что все творчество В. Никифорова-Волгина — «это искренняя исповедь писателя, отражение и отзвук исканий Бога, чистая, горняя мечта по некоему невидимому граду благодати и успокоения. Никифоров знает и ценит лучших представителей православного духовенства, понимает, что последние годы наложили на их плечи непомерную тяжесть, огромное горе, ливни жалоб и слез». Ему вторил А. Амфитеатров в своем отзыве о «Земле-имениннице»: «Весь интерес писателя обращен на духовную нужду народа, ограбленного в вере своей, и, в частности, на переживания антихристова пришествия верно устоявшею во Христе частью православного мира и его духовенства. Рассказы Никифорова-Волгина похожи на „духовные стихи“ слепых старцев: рапсодии о людях, как будто маленьких, но своею могучею верою подъемлемых над сметенным и отчаянным человечеством выше всех великих и сильных».

В. Никифорову-Волгину ближе всего «святые люди», праведники — неслучайно его называли «современным Лесковым». Их он обычно изображает в своих произведениях. Его любимые герои — это отец Афанасий из повести «Дорожный посох», старый сельский священник, мужественно несущий свой крест в сверхтяжелые времена преследований верующих, это епископ Палладий, тяжело переживающий гибель Церкви («Архиерей»), это странник Савватий, умирающий в старой полуразвалившейся часовенке («Странник»). В лучших героях В.

Никифорова-Волгина, хоть и живущих в нашем грешном мире, сильна тяга к вечному, интерес к экзистенциальным проблемам бытия человеческого, причем к этим проблемам они подходят не с точки зрения философской, а с точки зрения простого человека, которого все же волнует, что же будет с ним после смерти, волнует вопрос о том, как ему жить, вопрос о смысле жизни.

В. Никифоров-Волгин изображает и их антагонистов — грешные души, но и они чаще всего испытывают угрызения совести, мучительно переживают свои грязные поступки, свои, порою, страшные преступления, каются, жаждут очищения. Вообще писателю более удаются образы положительных, нежели отрицательных персонажей.

Важная для В. Никифорова-Волгина тема, почти не разработанная в русской литературе, — тема преследования религии, верующих в Советской России, гибель Церкви в Стране Советов. Она исполнена у писателя глубокого трагизма, у него нередки апокалипсические видения и настроения. Но, тем не менее, как истинный христианин, он не теряет веры в возможное духовное возрождение человека, в духовное обновление Руси.

С. Г. Исаков

В Крещенский Сочельник я подрался с Гришкой. Со слов дедушки я стал рассказывать ему, что сегодня в полночь сойдет с неба Ангел и освятит на реке воду, и она запоет: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Гришка не поверил и обозвал меня «баснописцем». Этого прозвища я не вытерпел и толкнул Гришку в сугроб, а он дал мне по затылку и обсыпал снегом.

— О чем кувыкаешь?

— Гри-и-шка не верит, что вода петь бу-у-дет сегодня ночью!

Из моих слов ничего не поняли.

— Нагрешник ты, нагрешник, — сказали с упреком, — даже в Христов Сочельник не обойтись тебе без драки!