Алиса Коонен - Страницы жизни

— Так выглядят сейчас ваши связки, — пояснил он мне, — они набухли кровью, их надо успокоить, а не раздражать, — и очень серьезно добавил: — Сыграв большой спектакль, никогда не ешьте ни горячего, ни холодного, ни соленого, ни острого.

На одном из последних спектаклей Мэй Лань-фана я подарила ему большую, почти в человеческий рост, кустарную куклу в русском костюме. Он радовался, как ребенок, выходил кланяться вместе с ней и на прощание, посылая привет публике, обнял мою куклу и поцеловал.

Очень волнующей была для меня встреча с другим замечательным гастролером — скрипачом Жозефом Сигети. Как-то, когда он в первый раз приехал в Москву на гастроли, я неожиданно получила от него письмо. Он благодарил за радость и волнение, которое пережил на спектакле «Любовь под вязами», и приглашал меня и Таирова на свой концерт в консерваторию. С этого вечера началось наше знакомство. Замечательное искусство Сигети покорило меня на всю жизнь. Каждый раз, когда он приезжал в Москву, его концерты были для меня праздником. Глубокая проникновенность, лиризм делали его исполнение необыкновенно светлым и очень мне близким. Блестящая виртуозность, мастерство, большая культура Сигети отступали на второй план. Захватывала вдохновенность музыканта. Мы скоро подружились. Каждый раз, когда он приезжал в Москву, он бывал у нас дома вместе со своей женой. Встречались мы и в Париже.

Музыка всю жизнь играла в моей жизни и творчестве очень большую роль. Она — непременный спутник моей жизни, верный друг. Она утешает в горькие дни, помогает и будоражит фантазию в часы творческих раздумий, дает силы, когда я устала. Как не вспомнить Скрябина, всегда говорившего о том, что музыка таит в себе великую, всепобеждающую силу!

Вспоминая иностранных гастролеров той поры, с которыми мы встречались, не могу не вспомнить блестящего испанского гитариста Сеговию. И я и Таиров очень любили гитару и на концертах Сеговии получали всегда огромное удовольствие. Мы познакомились. Как-то он был у нас дома. После ужина взял в руки гитару. В интимной обстановке гитара звучит всегда как-то по-особому — это была незабываемая ночь. Гитару многие считают несерьезным инструментом, легкомысленным. Но Сеговия извлекал из нее божественное звучание, которое осталось в памяти на всю жизнь.

Помимо людей артистического круга встречались мы в то время и с некоторыми видными деятелями нашего государства.

Очень дружественно относился к нам и очень ценил Камерный театр Михаил Иванович Калинин. Он всегда бывал на наших премьерах, иногда и на генеральных репетициях. С большим вниманием смотрел спектакли, а потом подробно рассказывал Таирову свои впечатления. Интересовался он и внутренней жизнью театра, его нуждами, тревогами. Александр Яковлевич часто по делам театра бывал в рабочем кабинете Калинина, бывали мы и у него дома, в гостях, в его маленькой квартире в Кремле. Он был радушным хозяином, рассказывал за обедом много интересного, вспоминая свои молодые годы. Помню, как-то шутя Михаил Иванович сказал, что вот сейчас молодежь увлекается спортом, а он и его сверстники в юности «решали проблемы», как тогда принято было говорить, зачитывались Толстым, Достоевским. Дома у него было так уютно и так просто, что совершенно забывалось о том, что хозяин стоит у кормила государственной власти, что время его крайне ограниченно. Калинин ценил в Таирове то, что он не только режиссер, а, как выражался Михаил Иванович, и строитель театра, что он смотрит вперед, думая о том, каким должен быть советский театр в будущем. Когда Михаил Иванович узнал, что Александр Яковлевич интересуется проблемой театрального здания и даже делает дома чертежи некоего идеального театра, он попросил Таирова показать ему свои зарисовки.

Михаил Иванович был человеком мудрым, причем настоящая мудрость сочеталась у него с большой душевной непосредственностью. Его замечания после спектаклей всегда были очень точными. Помню Михаила Ивановича в театре на «Мадам Бовари». На премьере он не был, был болен и приехал как-то неожиданно, много позднее, на один из рядовых спектаклей. Он сразу же предупредил Александра Яковлевича, что чувствует себя плохо и, вероятно, сможет пробыть один только акт, но остался смотреть весь спектакль, а потом еще засиделся у Таирова в кабинете, рассказывая подробно, как всегда, свои впечатления. Спектакль ему очень понравился.

Когда в связи с тридцатилетним юбилеем театра группа наших актеров, Таиров и я были награждены орденами, Михаил Иванович был уже серьезно болен. Мы несказанно удивились, когда, приехав получать ордена, увидели его.

— Захотелось самому поздравить вас, — сказал он, здороваясь с Александром Яковлевичем.

И тут же конфиденциально шепнул ему:

— Только скажите вашим артистам и другим товарищам, которые приехали, чтобы они не сильно пожимали мне руку. Вот какой я стал хилый… — посмеялся он.

Выглядел он плохо. По секрету пожаловался, что ему никак не удается привести себя в порядок. Это была наша последняя встреча с Михаилом Ивановичем. Мы очень грустили о его кончине.

Дружественные отношения были у нас и с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Он тоже часто бывал у нас в театре, как-то был дома, очаровав всех своим исключительным обаянием и простотой. Он любил искусство, театр, особенно любил пение.

Заходил к нам иногда посидеть и выпить чашку чаю Авель Софронович Енукидзе, обаятельный человек, большой театрал, бывший всегда в курсе всех наших радостей и огорчений.

Настоящая дружба была у нас с Максимом Максимовичем Литвиновым. Он очень горячо относился к нашему театру и к Таирову, которого называл своим полпредом за границей. Мы часто с ним встречались. Он жил в небольшом флигеле на территории Наркоминдела на Спиридоновке, неподалеку от нас, и вечером иногда запросто заходил к нам. Бывали и мы у него, в его маленькой квартире. Бросалась в глаза необыкновенная скромность, которая была в характере и самого Максима Максимовича, и его жены Айви Вальдовны, и во всем их быту. В доме было уютно. Дети воспитывались строго, никогда не пользовались машиной, как-то я обратила внимание на то, что чулочки у девочки аккуратно заштопаны.

У нас и у Литвинова были собаки одной породы — жесткошерстные фокстерьеры. Собаки тоже дружили меж собой. Дети очень любили моего Микки и меня называли не иначе, как «мама Микки». Максим Максимович был большим любителем собак. Как-то, когда мы поздно вечером вышли от нас и пошли его проводить, Микки, которого я спустила с поводка, исчез в бесконечных дворах тогдашней Большой Бронной с маленькими полуразвалившимися особняками. Азарт, с которым Максим Максимович бегал по всем закоулкам, разыскивая нашего Микушку, был поистине трогательным.