Алиса Коонен - Страницы жизни

Последней моей ролью в Камерном театре была роль актрисы Переваловой в пьесе «Актеры», посвященной героической жизни и борьбе группы артистов и работников театра в период фашистской оккупации в Симферополе. Пьеса эта была написана не профессиональными драматургами, а товарищами погибших, написана без всяких претензий, с одной только целью — поведать людям о стойкости и силе духа, о трудной жизни и гордой смерти своих товарищей, замученных фашистами. Несмотря на многие недостатки пьесы, Александр Яковлевич счел своим долгом включить ее в репертуар как дань мужеству погибших товарищей по искусству.

Роль актрисы Переваловой, прообразом которой была известная советская артистка А. Перегонец, я играла с тяжелым сердцем. В моей творческой жизни это была не первая женщина с трагической судьбой, но образы, которые я играла, создавались воображением авторов, тогда как здесь надо было донести до зрителя образ реального человека, товарища по искусству, актрисы, которой еще недавно восхищались зрители. На репетициях у меня к горлу подступал комок, я с трудом произносила слова роли. И только чувство долга перед памятью Перегонец помогло мне в результате справиться с собой. Работая над ролью, я не стремилась к внешнему сходству с актрисой, важно было передать ее внутренний мир, те черты характера, из которых, по рассказам знавших ее людей, слагался облик Санички — так звали ее в театре.

Как будто мне удалось соединить в роли внешний облик «эфирного существа», «вечной инженю» (как она в шутку сама о себе говорила) с потрясающей силой духа и стойкостью борца, гордо идущего на подвиг, не сгибающегося перед угрозами палачей.

После премьеры я получила взволнованное благодарное письмо от близких Александры Федоровны Перегонец. Это дало мне большое удовлетворение.

Спектакль «Актеры» прожил у нас недолго. Премьера его состоялась в марте. А 29 мая 1949 года в последний раз закрылся занавес Камерного театра.

Шел спектакль «Адриенна Лекуврер».

Этот спектакль остался в моей памяти на всю жизнь. Вспоминают его до сих пор и зрители, которые на нем присутствовали. Как ни странно, но в тот вечер я играла с каким-то особым восторгом, в каком-то упоении, забыв обо всем на свете.

На своих спектаклях я всегда ощущала очень тесный контакт со зрителями и всю мою актерскую жизнь считала их своими самыми близкими друзьями — им я отдавала все самое дорогое, самые сокровенные чувства и мысли. И эта близость с публикой очень много давала мне для творчества. В тот последний вечер в театре контакт со зрителями был особенно ощутимым — моя Адриенна, казалось, жила в самой гуще зала.

… Наступивший день показался нам странным и страшным — ни Таирову, ни мне не надо было идти в театр…

Александр Яковлевич долго ходил взад и вперед по комнате, потом внезапно обратился ко мне:

— Ты должна каждый свой день начинать так, как будто вечером играешь спектакль. Занимайся гимнастикой, речью, всем, чем ты занимаешься обычно. Готовь какую-нибудь новую роль… Теперь иначе ты не сможешь жить.

Этот завет Александра Яковлевича я крепко запомнила. Как-то, в один из дней, Александр Яковлевич подозвал меня к окну и показал на мостовую:

— Видишь, — сказал он, — между булыжниками пробивается трава. (В то время мостовая на Бронной была булыжная.) Кажется невероятным: ездят машины, грузовики, топчут землю прохожие, а трава выпрямляется, живет и дает новые ростки. Вот так и искусство. Оно пробьется и будет жить снова!..

25 сентября 1950 года не стало Александра Яковлевича. Со всех концов страны, из всех советских республик шел ко мне поток сочувственных телеграмм и писем. Писали знакомые и незнакомые люди, зрители, писали о глубокой скорби и душевной боли, вызванных известием о кончине Таирова.

… Не стало Таирова. Потекли тяжелые, бессветные дни. Мои близкие заботливо навещали меня, наши старые друзья — Яблочкина, Книппер, Щепкина-Куперпик — проявили ко мне большое внимание и сочувствие. Зрители бесконечно справлялись по телефону о моем здоровье, передавая горячие слова своей преданности и любви. Но это доброе участие людей я оценила много позднее. А в те дни оно едва касалось моего сознания, я была в состоянии полной душевной окаменелости.

Тяжелым ходом шагали дни, недели, месяцы.

И вот однажды позвонила мне по телефону Александра Александровна Яблочкина и попросила приехать к ней.

— Я сейчас мало занята в спектаклях, очень скучаю, — пожаловалась она, — и пришло мне в голову попробовать читать стихи. Меня часто приглашают принять участие в концертах, а репертуара у меня нет. Выучила несколько стихотворений, хочется, чтобы Вы меня послушали — Вы ведь мастер читать стихи. Скажете мне свои впечатления.

Я, конечно, не могла отказать Яблочкиной и поехала к ней.

Александра Александровна встретила меня очень радушно и сердечно. Перед тем как начать читать, встав около большого кресла, она сделала паузу, как бы готовясь к выступлению перед публикой. Читала она «Фею» Горького, лирические стихотворения Апухтина, всем известную «Яблоню» и сильно драматическое стихотворение «К позорной казни обреченный лежит в цепях венгерский граф…». Читала в старинной декламационной манере на слегка тремолирующем, заниженном звуке, но в то же время с живым, искренним чувством. Это скромное, но какое-то торжественное выступление в маленькой столовой Александры Александровны неожиданно взволновало меня — оно словно волшебной палочкой коснулось моего чувства актрисы…

После чтения мы много говорили. Александра Александровна рассказывала о своей актерской работе, а потом неожиданно обратилась ко мне:

— А почему бы вам, дорогая Алиса Георгиевна, не попробовать выступать в концертах? Вам необходимо вернуться к творческой работе! Труд — лучшее лекарство от тяжелых переживаний. Помните народную поговорку: «Терпенье и труд все перетрут…».

Такой поворот разговора застал меня врасплох. Я ничего не ответила. Александра Александровна обняла меня.

— Я ведь ваш старый друг, я много о вас думаю и болею душой за вас. Вот видите, можно и не в театре, а у себя в столовой чувствовать себя как на сцене. Не мне вам это говорить: в эвакуации, в Балхаше, вы играли в бараке, и мне рассказывали, что играли замечательно. А ведь у нас, в Доме актера, очень приятная сцена, правда, небольшая, но зато акустика великолепная. Сцена для вас есть. Пусть Дом актера будет вашим домом…

Я засиделась у Яблочкиной до позднего вечера. Домой шла взбудораженная, перебирая в памяти все, что Александра Александровна мне говорила. А в голове упорно маячило: «Сцена для вас есть… Пусть Дом актера будет вашим домом…»

На следующий день, впервые после долгого времени, я подошла к своему рабочему столу и начала перелистывать заброшенные тетради с записями репетиций. В воображении постепенно стали оживать любимые сценические образы…