Алиса Коонен - Страницы жизни

— Какая должна быть пластика в «Сакунтале»? Те из вас, кто бывал на концертах Айседоры Дункан, наверно, помнят ее движение, простые, непосредственные, но всегда предельно выразительные. Я бы сказал, что в ее пластике есть некая земная притяженность, которая как бы утяжеляет жест, делает его объемным. Вот этого нам и надо добиться.

В заключение Александр Яковлевич сказал:

— Условия, в которых мы сейчас начинаем свою работу, в высшей степени неблагоприятны. Времени мало, помещение не готово. Вряд ли мы сможем показать нашу работу в законченном виде. Предупреждаю, конечно, мы попадем под обстрел критики, и потому, что сами мы в силу сложных обстоятельств не сумеем показать наш спектакль в достаточно совершенной форме, и потому, что для многих вообще будут неприемлемы наши художественные принципы. С открытием театра мы сильно опаздываем. Поэтому работать придется с большим напряжением, выпустить премьеру нужно как можно скорее. Не скрою от вас, это единственная надежда на то, что в театре появятся какие-нибудь деньги. — И посмеялся. — Пока король гол.

Работа закипела. В это трудное время энергия, темперамент Таирова и поражали и восхищали меня. Когда каждый день еще возникал вопрос, быть театру или не быть, он, проводя по три репетиции ежедневно, работая с композитором и художником, находил время на то, чтобы следить за стройкой, старался внушить рабочим, что они также участвуют в создании театра, как и творческий коллектив.

Театр был завален строительным мусором, но один из залов фойе был предоставлен Павлу Кузнецову для работы над декорациями: огромные задники — зеленый, розовый, голубой, маленькие лани, невиданные цветы, вздыбленные голубые кони, которые должны были обрамлять сцену. Все это Кузнецов расписывал сам. И замечательное искусство художника явило чудо: на спектакле задники казались как бы призрачным движущимся светом, фактуры не чувствовалось, а кустарники, цветы, деревья с какими-то удивительными, сказочными ветвями поражали необыкновенной трепетной красотой.

Репетиции шли днем, вечером и в ночные часы. Достаточно места в театре не было, поэтому репетировали отдельные сцены в свободных углах театра, у меня дома, на квартире у Таирова. Собрать весь спектакль целиком было невозможно до самых последних дней перед премьерой. Учитывая, что, выйдя на сцену, актеры обычно теряют то, что найдено в комнате, Таиров очень тщательно отрабатывал каждый эпизод.

Среди женских образов мировой классики, которые мне привелось позднее играть, образ Сакунталы стоит особняком. Необычно само действенное выражение его. Приемная дочь великого отшельника Сакунтала выросла в пустыне, живет в общении с природой. Маленькую больную лань, которую она выхаживает, ветку жасмина она называет сестрами. Сакунтала проста, как сама природа. Ее любовь к царю Душианте — это какое-то непреодолимое влечение, для нее самой непонятное. Подруги говорят, что она больна лихорадкой. Найти конкретное выражение этому чувству, донести До зрителей первородность страсти, ее чистоту было нелегкой задачей. Здесь нельзя было пользоваться привычными актерскими приемами. И собственные жизненные ассоциации тоже не могли помочь. Надо было открыть в себе такие тайники, которые у нас, людей современных, глубоко скрыты. И это далось мне не сразу. Зато пластикой Сакунталы я овладела быстро. Здесь помогали и занятия с Э. И. Рабенек и импровизация со Скрябиным. Тело не стесняло меня, я привыкла чувствовать его легко и свободно. Очень интересной для меня была работа над мимическими сценами, которые Александр Яковлевич щедро вводил в спектакль: игра в догонялки с пчелой, первое появление Сакунталы, когда она выходит с тяжелым кувшином на плече и поливает цветы, трепетное отчаяние, когда царь Душианта под влиянием злых чар не узнает и отвергает ее.

Самой трудной для актеров была задача, сохраняя реальное содержание образов, не разрушать в то же время условной ткани пьесы, в которой проза все время чередуется с белым стихом. Александр Яковлевич предупреждал нас, что стихотворный ритм ни в коем случае не должен заслонять естественное чувство. Он настойчиво требовал, чтобы все в спектакле было насыщено живым темпераментом и полнокровной эмоцией.

Близилась премьера. И наконец на улицах появились афиши: «12 декабря 1914 года — открытие Московского Камерного театра». Эти афиши, окончательно утверждавшие в нашем сознании реальность совершившегося чуда — существования театра, — действовали на нас гипнотически. Мы то и дело выбегали на улицу, чтобы еще и еще раз убедиться, что это не сон, что афиши висят и наш театр существует. Любочке Ненашевой пришла в голову блестящая мысль: пропагандировать театр. Группой в три-четыре человека мы подходили к одной из афиш и громко, чтобы привлечь внимание прохожих, расхваливали Камерный театр, пьесу, постановку, актеров. Эта выдумка достигала цели: многие останавливались, вступали с нами в разговор, расспрашивая, что это за театр и что за пьеса «Сакунтала». Само собой разумеется, мы не скупились на самые лестные отзывы. Таиров смеялся над этой наивной затеей, но признавал, что в ней есть здоровое зерно.

На сцену мы вышли только за семь дней до премьеры. Увы, здесь нас ждало много огорчений. Хотя Паршины официально отремонтировали театр, он был еще совершенно не готов — со стен текли ручьи, на сцене было невообразимо сыро и холодно. Но самым большим злом оказалась акустика. Звук ломался, текст доходил, только когда его произносили тихо, почти шепотом. Александр Яковлевич был очень требователен к сценической речи, он постоянно напоминал нам слова Коклена: «Дикция — вежливость актера». Мы уже привыкли внимательно и бережно относиться к речи. Сюрпризы акустики приводили нас в отчаянно. В сильных местах голоса гудели, как в пустом готическом соборе. Но унывать было некогда. Мы репетировали с утра до глубокой ночи, а в свободные минуты, забираясь на стремянки, замазывали страшные черные пятна, выступавшие на только что выбеленных стенах. Перед самым открытием Таиров с трудом добился, чтобы театр топили день и ночь, пригрозив, что в случае, если актеры заболеют от холода и сырости, Паршиным придется отвечать за срыв спектаклей.

И вот наконец день премьеры. Публика собралась избранная, как на самые прославленные премьеры Москвы. Приехала даже Мария Николаевна Ермолова, редко появлявшаяся в театрах. Были почти все ведущие актеры Малого и Художественного театров. Пришли Гельцер, Нежданова, Собинов. Чувствовалось, что художественная интеллигенция Москвы хочет поддержать молодой театр, начинающий свою жизнь в таких тяжелых условиях.

Против всех наших ожиданий спектакль был принят очень горячо. Когда занавес опустился в последний раз, ко мне в уборную пришла целая толпа друзей и знакомых. Я была потрясена, когда увидела Марию Николаевну Ермолову. Она обняла меня, поздравила, сказала, что плакала в сцене, где Душианта отвергает Сакунталу, и горячо благодарила Таирова за то, что сейчас, когда репертуар в театрах становится все более пошлым и приземленным, он поставил пьесу, исполненную чистых и высоких чувств. На следующий день я получила от Марии Николаевны пакет, в котором была ее фотография с надписью: «Милой звездочке Алисе Георгиевне. В добрый путь. Мария Ермолова ». Очень понравился спектакль Марии Павловне Чеховой. Через несколько Дней она прислала мне четыре тома писем Антона Павловича, которые хранятся у меня и сейчас, с надписью: «Спасибо за Сакунталу!» Сохранилось у меня и письмо Бутовой, мнением которой я очень дорожила. «Если будут раздаваться “разумные” голоса, находящие недостатки в спектакле, не забудьте о “безумных”, кто уносит от вас очарование и радость в душе. Может быть, навсегда. Ваша Бутова ». Собинов, тоже пришедший ко мне в уборную, сказал, что ему захотелось спеть Душианту. Очень горячо принял спектакль Скрябин: «Каким чудом, какими волшебными средствами сумели вы передать дыхание Индии?!» — спрашивал он у Александра Яковлевича.