Александр Волков - Первое ракетное соединение нашей страны

Не везут туда составы,
Самолёты не несут,
где ракетные заставы
Службу скрытную несут.
И в заснеженном урмане.
И в заоблачной пыли.
И на море-океане.
И в глубинушке Земли.
День и ночь они на старте,
Так что лучше их не трожь!
Но на самой точной карте
Этих точек не найдёшь.
И хранятся те заставы –
Их порядок номерной –
Только в памяти державы,
Словно в книжке записной.
Мы для них – уже преданье.
Там сейчас иной народ.
Ведь и техника, и знанье
Ох, как двинулись вперёд!
Всё у них по полной мере:
И квартира, и семья.
Нам с тобой они, Валерий,
Вроде как бы сыновья.
Но стоят при том же деле.
И душою – не новей,
Потому что у идеи
Не бывает сыновей.
Потому что у идеи
Есть бойцы. И нету слуг.
Потому что перед нею
Все без званий и заслуг.
Но покуда есть живые –
Будет вновь она крепка
Ибо все мы – часовые
У знамённого древка.

Иногда дорогой древней,
Пробуждаясь ото сна,
Как девчата из деревни,
Навещала нас весна.
Помню: небо голубеет,
Снег под соснами рябой.
На дежурстве по неделе
Ты да я, да мы с тобой.
На стене – макет панели.
Две кровати под сукном.
Две фуражки, две шинели.
И – малинник подо окном.
И, как сеть, забросив память
Через много-много лет,
Я попробую представить
Твой классический портрет.
…И напомнит службу нашу,
Где не только воду пьют.
Где за каждую промашку
По две нормы выдают.
Где комбат, на слово скорый,
Приговаривал шутя,
Что Боброву до майора –
«Як бобру до мидвидя».
Не любил ты громов медных.
Не спешил «попасть в струю»,
Но имел в делах ракетных
Точку зрения свою.
Говорил мне не случайно,
Что тому легко служить,
Кто под носом у начальства
Научился мельтешить.
Страсти к рифмам не имея
В эмпириях не витал.
И роман Хемингуэя
Как инструкцию читал.
Без друзей не оставался.
Без театров не скучал.
Не уверен – сомневался.
Виноват – так отвечал.
Но весьма суровых правил
Был в вопросах уставных.
И на службе службу правил
Без мечтаний отпускных.
Словом, если знать заране,
Что меж прочих трудных дел
Есть ракетное призванье, –
Значит, ты его имел.
А ещё любил ты споры
О посредственном кино.
О достоинствах мотора.
О товариществе… Но,
Неожиданный и строгий,
через два десятка лет
Прозвучал сигнал «Тревоги» –
И рассыпался портрет.
Разлетаются постели.
Руки в прорезях рубах.
Подлетают две шинели.
Две фуражки – на чубах.
Штора падает,
Собою загораживая свет.
Снаряжённую обойму
Загоняю в пистолет.
С поворота, без разбега
Вылетаем на крыльцо,
Умываем горстью снега
Запотевшее лицо.
В повинующемся теле
Лишь одной тревоги власть;
«Может, всё на самом деле?
Может, вправду началась?»
И, тревогой той гонимы,
Мы бежим в рассветной мгле
По тревожной, по родимой
По единственной Земле.
Включены секундомеры,
Чётче действовать веля.
Прибывают офицеры.
Оживают дизеля.
Прибывают командиры.
В дальний путь снаряжена,
Из утробы капонира
Появляется ОНА.
В ней пульсирует зарница,
Пробуждая ото сна,
Чтоб по ней пошла граница,
Чтоб в неё ушла война.
Чтоб, одной ведомы волей,
Поделились с ней сполна
В этот миг бедой, и болью,
И судьбою, что одна.
Чтобы ей без проволочки
Всё отдать, как на войне, –
Экономно, чётко, точно;
И с другими наравне –
Всё уменье. Всё искусство.
Вдох любой. И шаг любой.
До мгновенья перед пуском.
До последнего: «Отбой!»…

Где же ты, мой суд и память,
Командир мой по судьбе?
Может, новым делом занят,
Что доверено тебе?
Может быть, сегодня вправе
С некой новой высоты
В государственном масштабе
Говорить со мною ты?
В этом есть свои резоны.
А на памяти твоей –
Переезды, гарнизоны,
подрастанье сыновей,
К полигонам путь окружный,
Седины горячий след.
И за ними – служба, служба,
Без которой жизни нет.
Ведь недаром я в столице
Среди людной суеты
Много раз ловил на лицах
Давней юности черты.
Или где-то за Уралом
Обнимался на бегу
С моложавым генералом,
улетающим в тайгу.
Или радовался в ТАССе,
Что услышит вся страна
В государственном указе
Сослуживцев имена.
Это – тоже наши были.
Так уж вышло без прикрас:
Мы Историю творили,
И она творила нас.
Пустозвонам не внимала.
По асфальту не вела.
Мы отдали ей немало,
И она не подвела.
…Мы для вас – уже преданье.
Вы сейчас иной народ.
Ведь и техника, и знанье
Ох, как двинулись вперёд!
Там, снимая все вопросы,
Расслабляться не веля,
Наши старты, наши «Ос» ы [1]
Заменили «Тополя»…

Для очищения души
От грязи, униженья, скорби
Иди к природе. Там в тиши,
Когда туман в закатной робе
На землю спустится неслышно,
И неба потемнеет крыша,
Ты отдохнёшь душой и телом
И взглянешь на невзгоды смело,
И облегчённо так вздохнёшь,
И всех простишь, и всё поймёшь.

Прочти живой рассказ природы,
С водою рек поговори,
Познаешь чудный миг свободы,
Раскроешь лет календари.
Узнаешь мир земных сокровищ
И вечный всех времён черёд,
Все тайны для себя откроешь,
Ус лышишь сказки на перёд,
Про гор вершины снеговые,
И рек, озёр, морей разлив,
Природы голоса живые
Всё подтвердят, как ты счастлив.

Почувствуешь размах простора,
Поймёшь язык существ живых,
Многоголосье его хора
Поймёшь как песню или стих.
Оценишь бури, непогоды,
Борьбу суровую стихий,
Прочти живой рассказ природы,
Прочти как песню, как стихи.

Снова снится мне город родной,
Во дворе одиноко стою.
Воздух пахнет, как ранней весной,
Мой любимый, тебя узнаю.

Все скамейки и окна домов,
Восхищенно глядят на меня:
"Наконец, ты вернулся домой,
Ах, как долго мы ждали тебя".

Ну, а я-то, а я-то, как ждал,
Дни и ночи мечтал напролет.
Снился мне, мой перрон и вокзал,
И дорога, что к дому ведет.

Долго снились друзья и враги,
Кто любил и кто предал меня.
Снились чьи-то чужие шаги,
В голове отдавались звеня.

Снился теплый, июльский, Урал,
Где дельфином плескался в реке.
И пацан, что меня опекал,
С натюрмортом и кистью в руке.

Я люблю тебя, мой Оренбург!
Ты живешь, как раскидистый клен.
Ты мой самый любимейший друг!
Бесконечно в тебя я влюблен!