Анатолий Терещенко - Он спас Сталина

Сопровождает нас этот обет молчания, к сожалению, до сих пор. Но мы же живые люди и хотим знать правду о человеке, который не был ни врагом, ни грешным для Родины, а являлся долгие годы ее защитником и нераскрытым героем.

Две крохотные комнаты в квартире Николая Григорьевича Кравченко с каждым годом становились все меньше и меньше. Так ему казалось. Квартира, как шагреневая кожа, сжималась стенами, потолком и полом, уменьшаясь в объеме, пока не превратилась в одну пыточную камеру-одиночку, в которой было холодно, неуютно, одиноко. Он много курил. Баловался сигаретами и папиросами в разное время, но предпочтение отдавал трубкам, которых у него было несколько. Так он превратился в профессионального трубокура. В последнее время курил исключительно «Казбек».

Когда сестра Ольга приходила к нему хозяйничать, она упрекала его в том, что он много чадит, что здоровье не железное — годы берут свое. Пора остановиться — уже «не молодой хлопец».

— Коля, бросай это грязное дело для легких, — предупреждала она. — Побереги себя и для себя, и для нас.

— А ты знаешь, что я не затягиваюсь и почти не глотаю дым. Это при курении сигарет и папирос курильщики втягивают большие порции дыма. А трубка в этом смысле экономна.

— Все равно, ты пассивно куришь даже тогда, когда не куришь, вдыхая повышенную «накуренность» помещения.

— Как?

— Посмотри, в комнате стоит дым коромыслом. И до кухни он добрался, — сердилась Ольга, готовя ему его любимые картофельные оладья — деруны.

Он знал правила и смысл трубочного курения — прежде всего делалась оценка вкусовых качеств табака и только потом определялся объем в насыщении организма никотином. Любил он табак английской марки «Captain Black», который доставал на рынке. Его спекулянты привозили из Польши.

Попытка начать писать ограничивалась коротенькими записями своих раздумий о культуре и науке, литературе и религии, друзьях и врагах. Он, например, считал, что культура — это судьба. Каждый народ живет в соответствии с собственными традициями, привычками и чаяниями. Будущее для него было явлением, когда люди будут умирать не за партию, а просто потому, что они — люди. Потом он стал читать свои блокноты с записями, сделанными в разные годы и в разных местах службы на темы одиночества и национальной индивидуальности и идентичности:

«Это участь всех людей, каждый человек для себя — один-единственный на свете. Один-единственный сам по себе среди великого множества других людей и всегда боится… Жизнь — это одиночество»…

«Почему люди, как правило, избегают одиночества? Потому что наедине с собой лишь немногие наслаждаются приятным обществом»…

«Каждый из нас одинок в этом мире. Каждый заключен в медной башне и может общаться со своими собратьями лишь посредством знаков. Но знаки не одни для всех, а потому их смысл темен и неверен. Мы отчаянно стремимся поделиться с другими сокровищами нашего сердца, но они не знают, как принять их, и потому мы одиноко бредем по жизни, бок о бок со своими спутниками, но не заодно с ними, не понимая их и не понятые ими»…

«Для очень одинокого и шум оказывается утешением»…

«Одиночество придает нам большую черствость по отношению к самим себе и большую ностальгию по людям. В обоих случаях оно улучшает характер»…

«Лишь теперь я одинок: я жаждал людей, я домогался людей, а находил всего лишь себя самого — и больше не жажду себя»…

«Что нужно для русской национальной индивидуальности? Это нужды для каждого конкретного человека: свобода труда и творчества и устойчивость свободы труда и творчества. Нам нужна какая-то страховка от вооруженных нашествий иноземцев извне и внутренних революций…»

И он больше не жаждал себя. Все потому, что в свои неполные шестьдесят пять лет организм его был изношен до предела самой госпожой Жизнью, переживаниями и одиночеством. Цеплялись разные болезни…

По воспоминаниям сестры Ольги, в середине семидесятых он заболел и слег. Она носила ему корреспонденцию и еду, но чаще готовила первые и вторые блюда у него на кухне. Ему только оставалась разогреть пищу в кастрюле или сковородке.

Накануне его смерти, видя как брату плохо, как от болей он чуть ли не скрипит зубами, чтобы не выдавить стона, сестра предложила остаться у него переночевать. Но он отправил ее домой.

— Ну что ты, Олюшка! У меня все в порядке. Иди домой, дорогая. Прошу, иди домой! У тебя ведь тоже большое хозяйство — мужики. Я сам как-нибудь справлюсь. Спасибо за заботу!

Наутро, когда Ольга принесла ему еду, она нашла его уже холодным, вытянувшимся вдоль кровати и с неестественно бледным лицом на фоне темных с появившимися проседями волос. Он был мертв.

Она вскрикнула:

— Коля! Как же это так? Мы вчера еще говорили…

Это была смерть или тот мир за вычетом ушедшего от нас человека. Так смерть превратила жизнь Николая Григорьевича Кравченко в его судьбу.

Это сучилось 13 апреля 1977 года.

На третий день после смерти его похоронили на «старом» кладбище. Предали земле по-христианскому обычаю. Потом поставили дешевый бетонный «надолб» с короткой эпитафией:

Генерал-майор

КРАВЧЕНКО

Николай Григорьевич

12XII 1912–1977 IV 13

По признанию сестры, сразу же после похорон в комнату Николая Григорьевича Кравченко пришли сотрудники органов госбезопасности и забрали с собой все его записи.

Но, мне кажется, их интересовали не столько записи, сколько дарственное оружие: именная шашка, а может, и пистолеты, которыми фронтовики сполна одаривались на фронтах.

Генеральскую форму — шинель, мундир и фуражку брата сестра Ольга отдала своей хорошей знакомой, которая работала костюмером в областном драматическом театре. Получается, военная форма Николая Григорьевича Кравченко продолжала нести патриотическую службу еще многие годы на подмостках и подиумах областной, а значит, и всей советской культуры.

Вот так опустился жизненный занавес интересного по-своему человека, которому не дали возможность рассказать, как же все-таки было там, в далеком горном Тегеране в ноябре-декабре 1943 года, и за какие заслуги он получил досрочное генеральское звание и боевые награды, и почему так громко и обидно уволили? Почему мы, его потомки, до сих пор упорно молчим?

Время со временем, да простите меня, читатели, за тавтологию, откроет причину столь долгого молчания о герое. А все, о чем нам стало известно, — спасибо объективке.

Генерал-майор Кравченко Николай Григорьевич

Кравченко Николай Григорьевич родился в 1912 году в селе Котовка Екатеринославской губернии в семье крестьянина-бедняка. Украинец.

Член ВКП(б) с сентября 1937 года. Кандидатский стаж проходил с мая 1932 года.