Маргарита Неручева - Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

Книга Бэрда стала бестселлером на американском и, разумеется, западногерманском рынке. Действия американца прославлялись разного рода защитниками Гесса как “гуманная” акция. Однако на страницах печати высказывались и другие мнения, резко осуждавшие действия Бэрда как недостойные офицера, которому была поручена такая ответственная миссия. Раздавались призывы не доверять Бэрду, так как в действительности “его заботит не столько судьба Гесса, сколько толщина собственного кошелька”. И действительно, находясь на службе, Бэрд вел двойную игру: усыпив бдительность своих коллег по охране тюрьмы из других стран, он вступил в сговор с военным преступником, преследуя корыстные цели. Отдельные издания напоминали читателям, кто такой Гесс и почему он в тюрьме. Молодежь в ФРГ не ведает, что Гесс был правой рукой Гитлера, что именно он раздувал “божественный культ” фюрера, именно он сочинил и пустил в ход формулу “фюрер никогда не ошибается”. Подпись Гесса стояла под законами, которые стали смертным приговором для сотен тысяч невинных людей. И несмотря на то, что в 1941 году он перелетел в Англию, Гесс наравне с другими из гитлеровской верхушки нес ответственность за развязанную войну в Европе. То, что было доказано в Нюрнберге, сегодня лишний раз подтверждают неизвестные ранее документы.

Факт остается фактом: Гесс не только не признал себя виновным, но даже в тюрьме не выразил раскаяния, как это сделали Ширах и Шпеер. Больше того, Гесс не мог простить им такого “падения”. Он стремился остаться “самым верным из верных Гитлеру”, и миф этот поддерживал вполне сознательно.

В беседах Гесса с Бэрдом оценки прошлого полностью совпадали с теми взглядами, которых он придерживался при Гитлере. Время для Гесса остановилось. Свое пребывание в тюрьме он подчинил одной цели: и после смерти остаться в памяти поколений таким, каким был в годы гитлеризма. Годы, проведенные Гессом в тюрьме, не сломили его волю. Даже Бэрд пришел к однозначному выводу: “Этот человек ничему не научился. Он заявил мне, что если бы он начал жизнь сначала, он сделал бы то же самое. Находясь на свободе, он даже в последнюю минуту перед смертью мог бы продиктовать своему сыну что-то наподобие мемуаров или духовного завещания”. И я вспомнила его письмо жене. В нем мы с Хартманом вырезали слова: “Если бы мне пришлось начинать жизнь сначала, я бы все повторил”.

А вот некоторые фрагменты бесед советского директора с заключенным Рудольфом Гессом.

9 марта 1972 года. Гесс: “О своей деятельности я думаю то же самое, что и раньше. При мне не было концлагерей, все осложнения произошли после моего отлета в Англию. Однако должен заметить, что они были и есть и в других странах, в том числе и в СССР. У нас в те времена было много людей, которые мешали нормальной деятельности государственного аппарата. Что касается расовой политики и геноцида, то тут мы были совершенно правы, и это подтверждают нынешние беспорядки в США. Мы не хотели, чтобы подобное было в Германии. Немцы – нордическая раса и допускать смешение немцев и евреев, представителей другой расы мы не могли. Наша политика была правильной. Этих взглядов я придерживаюсь и сейчас”.

25 июля 1973 года. Гесс: “Я и раньше ничего не имел против русских, но всегда считал и придерживаюсь этого мнения и поныне: советская система является злом, которое нужно уничтожить. Будучи одним из руководителей рейха, я полагал, что Советский Союз представляет угрозу моей стране. Именно поэтому мы решили нанести превентивный удар, а если и имели место зверствования немцев в России, то это неизбежно в любой стране”.

Отсутствие раскаяния говорит о том, что он не просил о помиловании.

В 1975 году, почти 10 лет спустя после освобождения Шпеера и Шираха, в Шпандау приехал адвокат Гесса доктор Зейдель. Он рассказал ему о письме, которое он направил четырем державам с просьбой пересмотреть дело Гесса. Гесс своеобразно отреагировал на эту инициативу, резко заявив, что он не хотел бы, чтобы подавались какие-нибудь прошения о помиловании, имея в виду его душевное состояние. “Я вполне нормален!…”

За рамками официальных встреч западные союзники демонстративно предпринимали энергичные усилия, добиваясь освобождения Гесса, но советская позиция оставалась твердой. “Создается впечатление, – писал Бэрд, – что еще в течение многих лет придется держать в Шпандау одного-единственного заключенного, расходы на содержание которого составляют около 850 тысяч марок в год”.

В октябре 1969 года у Гесса произошло резкое обострение язвенной болезни. Все опасались, что он умрет. Встал вопрос о госпитализации. По инициативе западных держав и с нашего согласия было принято решение поместить Гесса в английский военный госпиталь в Западном Берлине. Гесс не хотел ехать в госпиталь, он боялся, что русские его там отравят. Он позвал Бэрда. Бэрд поехал с ним. И это стало началом их тесного сотрудничества: их отношения стали более доверительными.

Тяжелое заболевание и угроза смерти заставили Гесса пересмотреть свое решение о встрече с родственниками. 25 декабря 1969 года он попросил свидание с женой и сыном, которое состоялось в палате госпиталя. В коридоре за дверью палаты стояла охрана. В дальнейшем свидания стали регулярными.

Сын Гесса с семьей ныне живет в Грефельфинге в пригороде Мюнхена. В интервью, которое в порядке исключения он дал в июне 2000 года российскому журналисту, он вспоминает свидания с отцом:

“Свидания были строго оговорены девятью условиями: не разрешалось прикасаться к отцу – пожимать руку и обниматься, передавать подарки. Запрещались беседы о национал-социализме, об условиях содержания в тюрьме, о перелете в Англию, а также обсуждать процесс в Нюрнберге и тему “Гитлер и Вторая мировая война”. Свидания проходили в специально отведенной комнате за столом, на котором было укреплено прозрачное заграждение. Позади стояли два надзирателя и директор, причем один надзиратель периодически напоминал: “У вас осталось десять минут… пять минут…”

В это время на Западе была начата широкая кампания за досрочное освобождение Гесса из тюрьмы. Западники под разного рода надуманными предлогами затягивали возвращение заключенного из госпиталя в тюрьму. Они готовы были грубо нарушить, как они это делали всегда, четырехстороннюю договоренность об исполнении приговора. Но боязнь, что Гесс на свободе может кое-что поведать миру, останавливала их. Поэтому они выдвинули лишь требование послабления режима содержания. Мы пошли на некоторые уступки: Гесс был переведен в большую камеру, в которой была поставлена госпитальная кровать, увеличено до двух часов время прогулки, утренний подъем производился в семь часов. Заключенный освобождался от тяжелых работ, ему предоставлялось диетическое питание.