С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

Это словно бы намекает на то, что действие дансенианских рассказов (включая "Полярис") разворачивается в неком вымышленном царстве; но следует заметить, что это царство преподносится, систематично и последовательно, как расположенное не в "мире снов" (историй о снах среди этих работ нет, отчасти за исключением "Поляриса" и "Целефаиса"), но в далеком прошлом Земли. Я уже указывал, что упоминание в "Полярисе" "двадцати и шести тысяч лет" датирует историю 24 000 до н.э. Другие дансенианские рассказы следуют тем же путем: Иб (из "Карающего Рока над Сарнатом") стоял, "когда мир был юным"; "Другие Боги", упоминая Ломар и Ультар, относят последний (а значит и "Кошек Ультара") к земной праистории; тоже самое делают и "Странствия Иранона", упоминая Ломар в одном тексте с городами, названными в "Карающем Роке над Сарнатом" (вспомните также последнее предложение "Странствий Иранона": "Той ночью толика юности и красоты умерла в этом древнем мире").

Чему же Лавкрафт научился у Дансени? Ответ не столь очевиден, как может показаться, так как на ассимиляцию влияния Дансени у него ушло несколько лет, и некоторые из наиболее интересных и важных аспектов этого влияния проявятся в рассказах, уже не имеющих внешнего сходства с творчеством Дансени. Однако один урок уже можно подытожить, использовав несколько упрощенную формулировку самого Лавкрафта из "Сверхъестественного ужаса в литературе": "Скорее, красота, а не ужас, - основная нота работ Дансени". Если до 1919 г. - за исключением "Поляриса" и нефантастических работ, подобных "Воспоминаниям о д-ре Сэмюэле Джонсоне", - литературные эксперименты Лавкрафта не выходили за пределы царства сверхъестественного ужаса, то теперь он получил возможность разнообразить свою литературную палитру рассказами, полными томной красоты, изящества и драматизма. Разумеется, ужас в них тоже присутствует; но фантастический антураж рассказов, даже принимая как допущение то, что они происходят в земной праистории, заставляет ужас выглядеть более отстраненным, менее пугающим.

В этом смысле замечание, сделанное еще в начале марта 1920 г., представляет собой наиболее оценку Лавкрафтом влияния на него Дансени: "Полет воображения и изображение пасторальной или природной красоты могут быть запечатлены в прозе не хуже, чем в стихах, - часто лучше. Вот тот урок, который преподал мне неподражаемый Дансени". Это замечание сделано в ходе дискуссии о поэзии Лавкрафта; и неслучайно, что после 1920 г. он стал писать намного меньше стихов. С тех пор, как Лавкрафт снова принялся писать рассказы, его прозаическое и поэтическое творчество вошли в противоречие: что общего между историями о сверхъестественном ужасе и пустыми, хотя внешне и "милыми", георгианскими стихами? С упадком интереса к стихотворчеству эта раздвоенность исчезла - или, по крайней мере, сгладилась, - так как стремление к чистой красоте отныне нашло свое выражение в рассказах. Так стоит ли удивляться, что еще в январе 1920 г. Лавкрафт замечает, что "поскольку любые привычки нужно постепенно изживать, я таким образом изживаю привычку к поэзии"?

Более того, Лавкрафт научился у Дансени, как выражать свои философские, эстетические и моральные идеи посредством литературы сложнее простого космизма "Дагона" или "По ту сторону сна". Отношениям сна и реальности - затронутым в "Полярисе" - полностью посвящен полный горечи "Целефаис"; печальная тема утрата надежды запечетлена в "Белом Корабле" и "Странствиях Иранона"; вероломство ложной дружбы - главная тема "Дерева". Лавкрафт находил "Время и Богов" Дансени "совершенно философскими", а все ранние - и поздние - работы Дансени предлагают своему читателю простые, трогательные притчи о важных проблемах человеческого бытия. В последующие годы Лавкрафт станет выражать свою философию все более сложными способами, по мере того как само его творчество будет приобретает все большую глубину, размах и яркость.

Изначально одна особенная ступень философии Дансени - космизм - больше всего привлекала Лавкрафта. В "Сверхъестественном ужасе в литературе" он будет категорически настаивать, что "точка зрения [Дансени] - воистину самая космическая среди всех, известных литературе любого периода", пускай позднее он значительно изменит свое мнение. Потому несколько странно, что подражания самого Лавкрафта - за единичным исключением "Других Богов" - вовсе не не космичны по масштабу и редко показывают ту взаимную игру "богов и людей", которая столь ярко характеризует ранние работы Дансени. Возможно, Лавкрафт чувствовал, что стиль "Богов Пеганы" попросту невоспроизводим (в чем он, скорее всего, был прав); однако, как мы обнаружим, вселенский масштаб появится в реалистичных рассказах Лавкрафта, где метафизические и эстетические принципы будут совсем иными.

Тогда-то и станет очевидно, что влияние Дансени простирается намного дальше "дансенианских" фантазий. В поздних рассказах Лавкрафта мы обнаружим немало явных и скрытых доказательств этого влияния; и примечательному заявлению Лавкрафта, что именно вымышленный пантеон из "Богов Пеганы" Дансени заставил его создать собственную псевдомифологию, в свое время будет уделено должное внимание. В следующей главе я также хочу рассмотреть роль Дансени в значительном изменении эстетических установок Лавкрафта, занявшем следующие несколько лет.

Вопреки категорическим утверждениям самого Лавкрафта, его "дансенианские" фантазии - нечто большее, чем механическое копирование работ признанного мастера: внешне напоминая Дансени, они на самом деле обнаруживают большую оригинальность замыслов. Это правда, что Лавкрафт мог бы никогда не написать этих рассказов, не будь перед ним примера Дансени; но даже на этом раннем этапе он уже был автором, желающим говорить о том, что важно для него, - и стиль и язык Дансени всего лишь дали ему подходящий способ самовыражения. Интересно, что это признавал и сам Дансени: когда после смерти Лавкрафта его работы были изданы в виде книги, Дансени, случайно прочтя ее, признался, что был "необычно заинтересован работами Лавкрафта, поскольку по тем немногим рассказам, что я прочел, обнаружилось, что он писал в моем стиле, - совершенно оригинально и без заимствований у меня, и все же в моем стиле и во многом в моем репертуаре". Лавкрафт был бы благодарен ему за это признание.

Итак, на данный момент Дансени был "Богом Творчества" для Лавкрафта более, чем По. В конце 1922 г. Лавкрафт напишет любопытную, но не слишком глубокую, лекцию "Лорд Дансени и его творчество"; еще в мае 1920 г. в "Литературной композиции", напечатанной в "United Amateur", называет Дансени и Бирса образцами техники короткого рассказа; а в 1921 г. посетует, что "Дансени встречал лишь холодность да вялую похвалу" ("Защита Возобновлена!"). По сути Лавкрафт косвенно повинен в возрождение интереса к работам Дансени в 1970-х гг.: его хвалебный гимн Дансени в "Сверхъестественном ужасе в литературе" заставил Огюста Дерлета обратить внимание на работы Дансени и включить ирландского писателя в число первых изданий Arkham House ("Четвертая книга Йоркенов", 1948 г.), что в свою очередь привлекло к его ранним работам внимание Артура Кларка, Урсулы Ле Гуин и Лина Картера. Дансени по-прежнему сильно недооценивают и, похоже, не уделяют ему должного внимания, хотя яркость и значимость его творчества, раннего и позднего, заслуживают изучения и справедливой оценки. Ренессанс наследия Дансени, видимо, еще впереди, и остается лишь надеяться, что однажды его час придет, - даже если как одного из авторов, связанных с именем Лавкрафта.