С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

...ни одна газета в Нью-Йорке не смеет называть вещи своими именами, как дело доходит до евреев и до социальных и политических вопросов, связанных с ними. Вся пресса полностью закабалена по этому направлению, так что во всем городе невозможно сыскать любого публичного американского высказывания - любого откровенного выражения типичных мыслей и мнения настоящих американцев - по довольно широкому и потенциально важному диапазону тем... Бог свидетель, я не желаю вреда ни одной расе под солнцем, но я действительно думаю, что что-то следует сделать, чтобы вывести американское самовыражение из-под контроля любого элемента, который стремится пресечь его, исказить его или перекроить его в любом направлении кроме естественного курса.

Но каков же этот "естественный курс" американского самовыражения? И почему Лавкрафт полагает аксиомой, что он и люди вроде него - "настоящие американцы" (а это означает, что другие, не разделяющие его взглядов, на самом деле, "неамериканцы")? Лавкрафта снова преследует призрак перемен: Фолкнер и Шервуд Андерсон пишут не так, как пишут или писали более консервативные авторы, так что они либо "неестественны", либо нетипичны.

То, о чем Лавкрафт мечтал, было просто привычностью - привычностью обстановки в расово и культурно однородном Провиденсе, где прошла его юность. В заявлении Лавкрафта, что искусство должно удовлетворять нашу "ностальгию... по вещам, что мы некогда знали" ("Наследие или модернизм"), читается тоска по родному дому, которую он ощущал, когда - "неассимилируемый чужак" в Нью-Йорке или даже в осовремененном Провиденсе - наблюдал всю нарастающую урбанизацию и расовую неоднородность своего родного района (и всей страны). Расизм был для него оплотом против признания того, что его идеал чисто англосаксонской Америки больше нежизнеспособен и вряд ли сможет вернутся.

В общем и целом, усиливающаяся расовая и культурная неоднородность общества была для Лавкрафта главным символом перемены - перемены, которая происходила слишком быстро, чтобы он мог ее принять. Частота, с которой он в последние годы жизни твердил - "перемена по сути нежелательна"; "Перемена - враг всего, что действительно стоит лелеять и хранить", - красноречиво говорит о безумной жажде социальной стабильности и о вполне искренней вере (и нельзя сказать, чтобы заслуживающей презрения), что такая стабильность - необходимая предпосылка существования жизненной и мощной культуры.

Последние годы жизни Лавкрафта были и омрачены большими трудностями (болезненные неудачи с публикациями его лучших работ и последовавшая депрессия и разочарование в их достоинствах; усиливающаяся нищета; и, в конце концов, начало смертельной болезни), и освещены радостными моментами (поездки по восточному побережью; интеллектуальный стимул в виде переписки со множеством выдающихся коллег; льстящее самолюбию положение в крошечных мирках любительской журналистики и фэнтези). Вплоть до самого конца Лавкрафт продолжал биться - главным образом в письмах - над фундаментальными проблемами политики, экономики, общества и культуры, демонстрируя широту эрудиции, остроту логики и глубокую человечность, порожденную мощной наблюдательностью и опытом, которую трудно представить у "эксцентричного затворника", столь робко вышедшего из добровольного отшельничества в 1914 г. Жаль, что его преимущественно приватные выступления никак не повлияли на интеллектуальный уровень эпохи; однако его неисчерпаемая интеллектуальная энергия (даже на финальных стадиях рака) столь ярко свидетельствует о его мужестве и преданности жизни разумом, что иного нельзя и желать. Сам Лавкрафт, во всяком случае, определенно, не считал, что его усилия тратятся впустую.

Я привык быть закоснелым тори, но только по традиции и из привязанности к старине - и потому что я никогда всерьез не размышлял о гражданском обществе, промышленности и будущем. Депрессия - и сопутствующее ей оглашение промышленных, финансовых и правительственных проблем - вывела меня из летаргии и вынудила пересмотреть исторические факты в свете несентиментального научного анализа; и вскоре я осознал, каким же ослом я был. Либералы, над которыми я привык смеяться, на самом деле, были правы - поскольку жили настоящим, а я жил прошлым. Они использовали науку, а я - романтическую приверженность старине. Наконец-то я начал хоть немного понимать, как работает капитализм - всегда сгребая в груды капитал и обедняя народные массы, пока напряжение не становится столь невыносимым, что приводит к принудительным реформам.

Повесть "За гранью времен" так и оставалась рукописью; Лавкрафт было настолько неуверен в ее качестве, что не знал - перепечатать ее или разорвать на части. Наконец, в конце февраля 1935 г. он, в своего рода жесте отчаяния, послал тетрадку с рукописным оригиналом Огюсту Дерлету - как будто больше не желал ее видеть. Дерлет на долгие месяцы положил ее под сукно - очевидно, даже не сделав попытки прочесть.

Тем временем, в "середине февраля" пришло пятое предложение от издателя, готового выпустить сборник рассказов Лавкрафта, - на сей раз при содействии Дерлета. Он настойчиво предлагал собственным издателям, Loring и Mussey (которые публиковали не только его детективные романы про судью Пека, но и "Place of Hawks"), подумать насчет томика рассказов Лавкрафта. В конце мая дело выглядело не слишком перспективно: "Масси колеблется; его жене (она в деле) не нравятся рассказы и хочется их завернуть; и Лоринг их не прочел". Недвусмысленный отказ пришел в середине июля. Реакция Лавкрафта типична: "С моим писательством практически покончено. Больше никаких обращений к издателям".

Тем временем, скромный маленький "Fantasy Fan" перестал выходить после февральского номера 1935 г. - в великой скорби всего крохотного мирка фандома. Утрата была вдвойне неудачна для Лавкрафт, так как она означала не только приостановку публикации "Сверхъестественного ужаса в литературе" на самой середине, но и невыход биографической статьи о нем самом, написанной Ф. Ли Болдуином. Правда, статья была передана в "Fantasy Magazine" Юлиуса Шварца, где и вышла в апреле 1935 г. как "Г.Ф. Лавкрафт: биографический очерк".

У Уильяма Л. Кроуфорда возникла безумная идея воскресить "Fantasy Fan" и поставить Лавкрафта редактором; Лавкрафт дал свое осторожное согласие, хотя и был совершенно уверен, что Кроуфорд не справится с задачей. Весной 1935 г. Кроуфорд забрасывал Лавкрафта идеями - выпустить "Хребты Безумия" или "Тень над Иннсмутом" отдельными книжками, либо вместе под одной обложкой. Потребовалось, однако, слишком много времени, чтобы это предприятие осуществилось.

Лавкрафт продолжал оставаться центром все более и более обширной сети авторов и фанов - как самиздатовцев, так и любителей мистики. Уильям Фредерик Энгер (р. 1921) был типичным примером. Рьяный поклонник мистики (и, очевидно, ничего более), он вошел в контакт с Лавкрафт летом 1934 г. У этого калифорнийца, который стал одним из немногих поклонников, лично посетивших Кларка Эштона Смита, и его приятеля Луиса С. Смита (о нем почти ничего неизвестно) были амбициозные планы, которые в итоге окончились ничем. Сначала они предложили создать алфавитный указатель к "Weird Tales" - пророческая идея, почти на тридцать лет предвосхитившая указатель Т.Г.Л. Кокрофта, - но не смогли его закончить. Затем, летом 1935 г., они вынашивали идею мимеографического издания "Грибов с Юггота". Хотя этот проект также очень быстро сел на мель, он имел одно важное последствие, которое я рассмотрю чуть позже.