Александр Бондаренко - Виктор Лягин. Подвиг разведчика

Не убеждает! То же самое можно сказать и про любой другой язык, и это тоже будет правильно. И вообще, закавыка в другом… Если мы возьмем упомянутый уже ранее «Личный листок по учету кадров», то на третьей его странице, в разделе 21, чудесным образом озаглавленном «Знание иностранных языков народностей СССР», в подпункте «Знание иностранных языков», во всех его отделениях, названных: «Читает или переводит со словарем», «Читает и может об’ясняться» и «Владеет свободно», стоят прочерки, сделанные синими чернилами. (В каждом из тех же самых отделений подпункта «Знание языков народностей СССР» добросовестно указано: «русский».) Между тем занятия даже в школьном кружке иностранного языка — и уж тем более руководство оным — предполагают хотя бы минимальный уровень познаний. Так что представляется, что в данном случае автор несколько польстил герою своей книги. Впрочем, в удостоверении об окончании школы (по современному — в аттестате) значится, что иностранным языком — без пояснения, каким именно, — он занимался. Оценка не стоит, потому как в удостоверении указано с подкупающей простотой: «В течение курса обучения приобрел знания и навыки в объеме курса, установленного программами НКП (Народного комиссариата просвещения. — А. Б.) для школы-девятилетки, по следующим предметам» — и далее перечисляются 12 дисциплин, из которых одна, труд, выпадает с пометкой «не обучался».

Так что, к сожалению, про уровень познаний будущего разведчика в иностранных языках мы пока что ничего сказать не можем. Зато в студенческих его документах есть отметки, что в институте он занимался и немецким языком, и английским. Но о том — в свое время, а мы пока продолжаем рассказ о школьных годах нашего героя.

Как уже знает читатель, Виктор жил в доме родителей мужа своей сестры, куда потом переехали и его собственные родители. Отец, Александр Ильич, устроился рабочим в типографию «Ленинградской правды» — скорее всего, он работал на линотипе, строкоотливной машине. Для телеграфиста эта профессия в общем-то родственная: и там, и тут нужно было работать с клавиатурой, в одном случае переводя буквы на бумажную строку, в другом — отливая в металле. Вот только на линотипе буквально рядом с наборщиком стоял тигель, небольшой котел с жидким, расплавленным гартом — смесью свинца, сурьмы и олова, из которого отливались строки. Работая, линотипист постоянно дышал парами этих металлов, и потому типографская служба была очень вредной для здоровья — рабочим даже молоко выдавали «за вредность». Да только не помогло молоко: уже в 1927 году Александра Ильича не стало… Мария Александровна, как и в Сельце, вела в Ленинграде домашнее хозяйство; так как она не работала, то получала скудную вдовью пенсию — не то 13, не то 14 рублей.

Вот так и жили — большой коммуной, сколько-то семей в одной квартире. К тому же Анна Александровна после смерти своей старшей сестры и ее мужа взяла на воспитание их дочь — четырехлетнюю Леночку, ту самую Елену Ивановну, слова которой о Викторе Лягине мы приводили чуть выше… Может, в том числе и по этим причинам — не всем нравится жить с тещей, да и вопрос перенаселенных квартир испортил не только москвичей, — к исходу 1920-х годов семья Александровых распалась. О Георгии Александровиче известно немного: в приснопамятные 1930-е годы он был секретарем одного из обкомов ВКП(б), попал под репрессии, но отделался сравнительно легко — отсидел несколько лет в лагерях, тогда как люди такого высокого, как он, ранга в ту пору обыкновенно попадали под расстрел. Возвратился, впоследствии был реабилитирован, где-то кем-то трудился, но мы про это уже точно не знаем. В 1971 году, когда на станкостроительном заводе имени Ильича открывалась мемориальная доска Виктору Лягину, Александров там присутствовал, но к бывшим своим родственникам не подошел — значит, оставались в его сердце какие-то обиды или претензии…

Наверное, после развода — а может, и раньше — Лягины переселились на улицу Моховую, дом 1/9, минутах в десяти от прежнего места жительства. Пройдя по Рылеева, нужно справа обогнуть Спасо-Преображенский собор, выйти на улицу Пестеля (ранее — Пантелеймоновская), по ней перейти через Литейный проспект, именовавшийся тогда проспектом Володарского, затем свернуть в первую улицу направо — это и будет Моховая, и идти по ней до самой улицы Чайковского (до 1923 года — Сергиевской), на углу с которой и находится дом один дробь девять. Он расположен буквально в двух шагах и от Фонтанки, и от Невы, от набережной Жореса, которая совсем еще недавно была аристократической Французской набережной, а ранее, в XIX веке, именовалась Гагаринской.

Несколько лет спустя семья переехала на улицу Пестеля, — названную в честь сурового руководителя Южного общества декабристов, — в дом 7 (на этом доме теперь висит мемориальная доска памяти Героя Советского Союза Виктора Лягина). Маршрут нам уже знакомый: вниз по Моховой, а на первом перекрестке, перейдя на другую сторону — это и будет улица Пестеля, — повернуть направо и идти к набережной Фонтанки, не доходя до нее четырех домов. Напротив дома, на другой стороне улицы, — церковь Святого Пантелеймона, построенная в первой половине XVIII столетия в память побед петровского русского флота при Гангуте и Гренгаме. А если пойти из дома налево, к Фонтанке, то там, с другой стороны реки, находятся такие прекрасные и удивительные питерские места, как Летний сад, Марсово поле, Инженерный замок. Это вообще самый центр, сердце города.

Улица Рылеева (Спасская), дом 6, улица Моховая, дом 1/9, и улица Пестеля (бывшая Пантелеймоновская), дом 7, — вот три ленинградских адреса Виктора Александровича Лягина. Все эти дома находятся в одном районе, в пяти — десяти минутах ходьбы друг от друга. И ведь что удивительно — именно здесь, в этом фешенебельном районе бывшей имперской столицы, Виктор получил по-настоящему пролетарское, большевистское воспитание. Все-таки старшая сестра его, Анна Александровна, совсем еще недавно была комиссаром бронепоезда. Во время службы она не только привыкла дымить, как паровоз — на войне курила махорку, потом до самой кончины не расставалась с крепкими мужскими папиросами, — но и жила в соответствующем окружении. В доме у нее, еще со времен пребывания на Спасской (Рылеева) улице, в основном бывали гости из «того», не столь уж давнего времени, участники Гражданской войны.

Честно говоря, советский агитпроп, то есть структуры, занимавшиеся идеологической работой — их деятельность возглавлял Отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), а затем ЦК КПСС, — дело свое знали, как говорится, туго. Именно его стараниями Гражданская война — самая страшная и кровавая страница советской истории — превратилась в прекрасную романтическую сказку. Вспомним хотя бы песню про «комиссаров в пыльных шлемах», которые «склонятся молча» — ну и т. д… Не знаем, насколько это было честно, но наши мастера искусств — даже те, которые вскорости стали клеймить «сталинизм», предавая анафеме советскую власть и всех большевиков оптом и в розницу, — славили эту «единственную Гражданскую» талантливо и самозабвенно, словно бы не зная или не задумываясь о ее сущности и трагедии. Целые поколения советских людей воспитали именно на таких песнях, на кинофильмах и книгах, на той самой «революционной романтике»!