Виктор Конов - Епистинья Степанова

Вокруг станицы располагались хутора богатых панов, а в семи километрах от Роговской находился женский монастырь святой Марии Магдалины.

После Февральской и особенно Октябрьской революций станица заволновалась, загудела: как жить дальше? Три силы тянули в разные стороны. Зыбкое равновесие держалось в Роговской, как и по всей Кубани. Иногородние не решались сами начать распределять между собой землю богатых казаков, боялись, что остальные казаки заступятся за своих. Большинство казаков не жаловали, не любили разбогатевших собратьев, а все же они были свои, казаки; но не очень-то слушали они и нашептывание своих богатых начальников — прогнать иногородних, образовать отдельное государство казаков: это значит опять посадить себе на шею этих богачей. Было ясно, что большинство казаков склоняются к поддержке новой власти. Поэтому богатые казаки всеми силами разжигали вражду и ненависть казаков к иногородним, используя малейшие ошибки и просчеты, распуская нелепые слухи.

В марте 1918 года в Роговскую прибыл красногвардейский отряд. Станичный атаман Денисенко сдал командиру отряда печать станичного правления. С приходом отряда кончилось зыбкое равновесие. Созвали митинг, где избрали станичный революционный комитет; комиссаром станицы стал казак Федор Караух, председателем ревкома — казак Федор Головко.

На митинге предупредили богатых казаков и офицеров, что в случае их выступления к ним будут применены решительные меры; офицерам предложили снять погоны, а оружие сдать в ревком.

Ревком решил конфисковать земли богатых хуторян, помещиков и земли женского монастыря, дома купцов и попов, организовать красногвардейские роты. Началась запись в три роты и полуэскадрон, образовали революционный трибунал.

1 мая 1918 года состоялась демонстрация с красными знаменами, лозунгами, красными бантами на груди. Играл оркестр. Станица бурлила. Произносились горячие речи о наступлении новой жизни, настоящего братства народов. Караух, видимо, поняв, что слова о братстве все-таки лишь слова, предложил:

— Надо организовать коммуну. Не в теории, а — практически, в нашем Роговском юрте. Ну-ка, Федька, садись и записывай людей в коммуну, — приказал он двенадцатилетнему гимназисту Феде Палкину, сыну одного из членов ревкома.

Из бывшего станичного правления принесли стол, бумагу. Федя приготовился записывать. Началось обсуждение, что это такое — коммуна и как в ней жить. Записывались в коммуну, выписывались, опять записывались.

Караух предложил разместить хозяйство коммуны на землях женского монастыря. Эта весть всполошила монахинь и всех верующих в округе, что не прибавило коммунарам симпатии.

В монастырь прибыли первые коммунары: бездомные батраки, приехавшие на заработки из других губерний, солдатки, у которых мужья погибли в войну. Остальные решили переселиться попозже, когда уберут урожай на своих участках и огородах…

В Роговской побывал красногвардейский отряд матроса Рогачева, что прибавило уверенности станичным революционерам.

Вновь образованные роты и полуэскадрон ушли из Роговской вместе с отрядом на помощь революционерам других станиц. А в Роговской после их ухода вспыхнуло было восстание офицеров и богатых казаков, которое оказалось нерешительным, и его быстро подавили; но — уже было обнажено оружие, пролилась кровь, укрепились и обострились злость и недоверие.

Для охраны станицы образовали четвертую роту.

Наступил июль. На Кубань двинулась Добровольческая армия, захватывая станицу за станицей.

В конце июля белые напали на Роговскую. Четвертая рота не могла дать отпор хорошо вооруженным белым, она почти полностью погибла. Караух успел доскакать на лошади к бронепоезду. Бронепоезд отходил к Тимашевской, куда отступали и другие разрозненные отряды красных.

В станице же Роговской начался погром: ловили, расстреливали, вешали или истязали ревкомовцев, бойцов четвертой роты, всех сочувствующих советской власти. Коммунаров в монастыре расстреляли и порубили, женщин высекли плетьми.

В этот день один из разъездов белоказаков, шнырявший по округе в поисках разбежавшихся коммунаров, ревкомовцев, отступавших красногвардейцев, и схватил в степи Сашу Степанова. Крепко избили его тут же, затем направили для выяснения в Роговскую, где творилась жуткая кровавая расправа.

Федор Палкин, тогдашний гимназист, позже писал об этих событиях:

«Начался террор в станице. Гибли все, кто не понравился тому или иному мерзавцу. Губили без причины, бессмысленно. За это никто не отвечал, и жаловаться было некому.

Охотились за коммунарами в станице. Пороли плетьми женщин, даже беременных, на глазах детей: «Это тебе за коммунию, а цэ за товарыща, а ище за бильшовыка!..» Вырезали целые семьи. Пороли и издевались на площади возле церкви.

Это было 6 августа, в день Спаса, по старому стилю. И под Благовест храма началась расправа. Хотя женщине не положено, по казацкому укладу, бывать в обществе на майдане, многие казачки увлеклись зрелищем расправы, забыв, что надо святить в церкви мед и яблоки.

Мою беременную мать избили плетью, на конце которой была проволока. Ее отливали водой, чтоб пришла в сознание. Ребенок ее родился преждевременно, мертвым. Избили плетьми бабушку. Деду разодрали глаз. Брату казак ширнул шашкой под бок, она, к счастью, прошла под кожей. Отца поймали и повесили. Бабушка по отцу сошла с ума. Меня исключили из гимназии. Мы с братом пошли в батраки, мне — 12 лет, ему — 11.

Зверства учинялись ради забавы. Старика Ивана Василенко, отца двух красноармейцев, разрубили на куски, разбросали эти куски собакам.

Лютой ненавистью отличалась кулацкая часть казачества, офицерство.

Казацкие семьи, сочувствующие Советской власти, особенно жестоко уничтожались. На спине отца комиссара Карауха вырезали: «Земля и воля».

Как утверждает Ян Полуян, в станице Роговской в это время погибло около 1000 человек…»

В разгар этой расправы и приехала в Роговскую Епистинья.

Пыталась ли она попасть к атаману станицы, другим белым начальникам, или сразу увидела бесполезность этого и даже опасность для собственной жизни, или кто-то из знакомых или монахинь посоветовал поскорее уезжать, пока саму не схватили, — неизвестно. Конечно, своя жизнь, может, и не так уж была ей дорога, но ведь в хате оставалось еще семь ребятишек. Михаил скрывался в плавнях, и если ее схватят, изобьют до полусмерти, а то и застрелят, — что будет с ребятишками?

Не схватили в Роговской Епистинью, но вернулась она ни с чем. Лишь ужасные сцены кровавых расправ застыли в глазах.

Белые захватили и Тимашевскую. По улице Казачьей у здания станичного правления построили две виселицы и одну на базарной площади; более двух тысяч человек погибло в те дни в Тимашевке. Белоказаки казнили даже попа Павла Ефимова за то, что он отказался освятить веревки на виселицах.