Виктор Конов - Епистинья Степанова

Она не любила и не носила черных платков, черной одежды. Не любила с детства, не надевала и сейчас.

Вместе с привычкой то и дело смотреть в окно из хаты или поднимать голову на каждого прохожего, работая во дворе или огороде, у нее появилась привычка приберегать, не есть лучшее яблоко, красивую конфету, пирожок, лучший кусочек за столом: вдруг сегодня придет кто-то из ее мальчиков, а у нее и угостить нечем. В укромном уголке всегда стояла у нее бутылочка «Московской» водки.

Сердечность, внимательность Епистиньи притягивали к ней соседок, хуторян, родственников. Она всегда была и оставалась доброй, приветливой. Но горе ее, чаша ее, напряжение изболевшейся души выделяли ее из всех, из будничной жизни хутора. Решиться подойти к хате, к калитке, поговорить с Епистиньей мог не каждый, не всякому это было по силам. Нельзя было сидеть с ней на лавочке, щелкать семечки и, позевывая, сплетничать. Она этого и раньше не любила, а сейчас и вовсе была на это неспособна.

Люди простые сердцем тянулись к ней: и поддержать ее, и почувствовать, как малы свои несчастья, как мало свое горе рядом с ее горем. Заходили знакомые, заходили прохожие, заходили нищие, собиравшие по хуторам милостыню. Епистинья всех встречала приветливо, для всех находила угощение. Она и дочь, и внуков всегда наставляла: «Гостя накорми обязательно. Все, что есть, на стол поставь. А нет ничего, так хлеб да соль — и то угощение. Главное, чтоб видел он, что ему рады в нашем доме».

«У бабушки всегда находились люди, родственники, — рассказала дочь Николая Людмила, — мне кажется, что ее душевная простота, чистота, безобидность и большое горе привлекали людей. В те годы были свежи раны от войны, и все старались как-то отвлечься другими разговорами, но неизбежно касались и этой темы. Мне кажется, что только отец мог душевно, чутко подойти к бабушке, поговорить и успокоить ее.

Хата бабушки стояла так, что никто мимо не проходил, всегда задерживался, просили просто попить воды, немного отдохнуть, и бабушка всегда с удовольствием принимала знакомых и незнакомых людей.

Мне всегда казалось, что она ждала вестей, а вдруг кто-нибудь слышал что о ее сыновьях…

Бабушка часто выходила за калитку и все вглядывалась в проходящих мимо людей. В общении с людьми она черпала силу и мужество.

Я ежегодно весной, летом приходила помогать ей полоть, сажать огород. Бабушка любила делать все споро, быстро, красиво, хотя здоровье не всегда позволяло. Она мне всегда говорила: смотри, чтоб рядки были ровненькие и красивые.

У бабушки, кроме сада, был чудесный палисадник, и цветы цвели необыкновенные до поздней осени. Она делала мне красивые букеты из разных цветов, и когда я несла букет по Тимашевской, меня все спрашивали, где такой красивый взяла, и у меня была гордость за свою бабушку.

А какие вкусные пироги она пекла, ни у кого таких не было. Она любила угощать всех. Для этого она мне давала деньги и просила, чтоб я купила ей шоколадных конфет и чтоб обертка была красивая, а конфеты свежие, вкусные, для угощения брала «Московскую» водку. Так она всегда старалась «помянуть» своих детей.

И сама бабушка всегда была аккуратная, чистенькая, спокойно рассудит, я не помню, чтоб она повышала голос, кричала».

Сколько любви, сколько почтительности у внучки к бабушке!.. Маленькие внуки поддерживали Епистинью своей беззаботностью, своим желанием жить, несмотря ни на что.

Из прежней близкой, взрослой родни остался лишь Фадей. Покоились на кургане вместе с Михаилом Данила, Свиридон, Пантелей, все они как бы молча укоряли Епистинью за недостойную душевную слабость.

Надо было жить. Надо было ждать.

Главной опорой и поддержкой Епистинье стал Николай. Она всегда чувствовала присутствие рядом старшего сына.

Всем своим существованием, судьбой своей он придавал ее надеждам на возвращение сыновей, ее вере в чудо реальный смысл.

Жил Коля на другом конце хутора. У него своя семья, трое детей, хата, хозяйство, работа в колхозе без выходных. А он раненый. Поэтому часто навещать ее он не мог.

И ей непросто было пойти и навестить сына. Затягивали постоянные дела по хозяйству; но и не в них было дело. Епистинье хотелось прийти к Коле и посидеть вдвоем со своим старшим сыном Может быть, просто помолчать, может, тихонько поплакать, пожаловаться, послушать слова утешения и надежды. Ведь невыносимо нести одной тяжкий крест.

Но приходилось выполнять в гостях у Коли некую роль свекрови и бабушки. Что-то говорила, рассказывала Дуня, чем-то угощала, на что-то жаловалась; теребили бабушку внуки, что-то показывали, привыкшие к тому, что бабушка всегда внимательна к ним, ко всем их делам, к их жизни.

Конечно, среди этой суеты выдавалась минутка, когда можно и с Колей перекинуться взглядом, перемолвиться двумя-тремя словами. Но не минутку среди суеты хотелось побыть с сыном.

Епистинья видела, что и Коле жить непросто. Ноги его, иссеченные осколками, постоянно болели, на одной ноге никогда не заживала открытая рана, к которой прикладывали разные травы и примочки. И ходил он, опираясь на палку, почти не расставался с нею. Он никогда не жаловался на боли, на здоровье, но оно подтачивалось этой сочащейся раной. Много душевных сил истратил Коля за войну, и его подкосило известие о гибели братьев. Коля тоже не железный, он тоже нуждался в поддержке; им бы почаще видеться, разговаривать. Но как-то не получалось.

После войны, после великого напряжения, где была растрачена вся страсть объединенного горячего труда, когда стало ясно, что не придут, не вернутся на землю такие толковые, азартные бригадиры и рядовые трудяги, как Филипп, как Нестер Тупиков, другие Степановы, Рыбалко, Свенские, Цыбули, колхозная жизнь сникла и потускнела.

Обнажилась во всей бытовой неприглядности давняя истина: нет у крестьян земли, нет воли. Отняты, растоптаны все три согревавшие, укреплявшие их жизнь и быт веры. Запрещены старинные праздники и гулянья, разрушены храмы, хозяйственными делами, всей жизнью крестьян правили некие начальники, к назначению или снятию которых они не имели никакого отношения. В хозяйственных делах был потерян вековой крестьянский опыт. Принуждали беспрекословно подчиняться абсурду — пахать по команде из района, сеять по команде, выращивать не то, что выгодно, а то, что прикажут.

На трудодни в колхозе по-прежнему давали скудно. Хлеб и все, что росло на полях и в садах, минуя колхозные амбары, шло в заготовку. Денег не хватало даже на займы и налоги; из-за налогов на яблони, груши хуторяне стали вырубать и без того поредевшие в оккупацию сады около хат.

Порядки установились скользкие, неопределенные, колхозными делами самоуверенно управляло множество всякого начальства. Чтобы более-менее устроить свои домашние дела, надо было крутиться, вертеться, кому-то угождать, перед кем-то заискивать, а этого никто из Степановых особенно не любил.