Георгий Агабеков - Секретная политика Сталина. Исповедь резидента

Экипаж въехал в ворота консульства и, подъехав к квартире Лагорского, остановился. В этой самой квартире я год тому назад жил, работал, организовывал, при неудачах волновался, суетился, бегал. Я думал, что делаю колоссальной важности дела, а в сущности какими маленькими казались эти дела сейчас, после тегеранской работы. Это было всего год тому назад, а кажется, что это было так давно… И я почувствовал себя постаревшим, усталым, делающим какие-то никому не нужные дела. Может быть, я просто устал с дороги? Но нет, это ощущение в дальнейшей моей жизни находило на меня все чаще, все сильнее. Это было начало сомнениям, рождавшимся в душе. Сомнениям в правоте моего дела и плодотворности работы.

Не успел я сойти с экипажа, как навстречу выбежал Лагорский, увидевший меня в окно.

– Заходи сюда, здесь теплее, – пригласил он меня в спальню, и уже через короткое время мы, сидя за чаем, оживленно беседовали.

– Ну, рассказывай, Миша, что ты тут поделываешь, – спросил я, когда мы уже перебрали личные темы разговора.

– Да ничего особенного, просто время убиваю, – ответил Лагорский нехотя, и оживление покинуло его.

Я смотрел на его молодое, но уже носившее отпечаток усталости лицо. В длинных, зачесанных назад волосах, несмотря на его 28 лет, можно было видеть седые.

– В том-то и дело, что время убиваешь. Вот и Москва сообщает, что ты тут дурака валяешь и не только не работаешь, но даже не пишешь им, – продолжал я.

– А что писать? К чему? – как-то вяло ответил он.

– Как что? Ты же что-нибудь делаешь? Агентура у тебя работает? – спросил я.

– Ах, Гриша! Не понимаешь ты меня. Надоело все мне, понимаешь, надоело. Вот чувствую, что устал, шесть месяцев ничего не делаю, а устал. Скажешь – разгильдяй, бездельник! Ничего подобного! Сидел же я столько лет подряд секретарем у Дзержинского и Ушлихта [111]. Работал день и ночь, как проклятый, и не чувствовал усталости. А вот теперь никакой охоты, – закончил он и замолчал, точно оборвал. Я тоже молчал и знал причину настроения Лагорского. Откуда оно могло взяться? Я не мог объяснить, но чувствовал, что это настроение передается и мне, действует на меня.

– Вот получил телеграмму «ухлопать Бажанова», видишь ли, обрадовался. Все-таки живое, настоящее дело. Дня три чувствовал себя бодрым. А потом опять выдохся, – продолжал Лагорский.

– А как поживает твоя жена? Когда она думает приехать к тебе? – спросил я, стараясь узнать, не тут ли зарыта собака.

– Что ей сюда ехать, когда я сам думаю, как бы убраться отсюда, – ответил он.

– Ну, ладно, брось хандрить. Давай примемся за дело, веселей будет. Расскажи подробно, как обстоит дело с Бажановым и Максимовым, – предложил я.

– Бажанов работал в Асхабаде, управделами ЦК Туркменистана, а Максимов в каком-то кооперативе, первого января они ушли из города, якобы на охоту, и перебрались через границу в Персию. Председатель ГПУ Каруцкий [112] сообщил мне об их побеге уже тогда, когда их везли в Мешед. До этого поручение перехватить их в дороге имел наш резидент в Баджгиране [113] Пашаев. Но ему не удалось выполнить поручение, хотя он приехал в Мешед на одной машине с беглецами. Персы, привезя их в Мешед, поместили в гостинице Оганова, и мы решили в первую же ночь покончить с ними. Я поручил эту операцию нашему сексоту Колтухчеву, ты, кажется, знаешь его.

– Да, он при мне был заведующим нашим клубом, хромой, – сказал я.

– Этот самый. Так вот, я снабдил его наганом, и он должен был, пробравшись в гостиницу, пристрелить их, – продолжал Лагорский. – Но ему не повезло. Когда он забрался на балкон гостиницы, куда выходили окна комнаты беглецов, он был арестован дежурившим у окон полицейским и посажен при полиции. Власти же, боясь новых покушений, на следующее утро перевели Бажанова и Максимова в полицейское управление, где они и содержатся под охраной, – рассказывал Лагорский.

– Ну, а дальше? – спросил я.

– Что я мог сделать больше, раз они сидят запертые в полиции? Я поручил одному агенту выяснить, что можно с ними сделать в самой полиции. Он придет сегодня ночью с докладом вместе с Пашаевым, который после ареста Колтухчева боится днем заходить в консульство. Вот и все, – закончил он.

– Так, так! А как они охраняются в полиции? – спросил я.

– Им предоставили комнату, у дверей которой стоит охрана. Ну, конечно, и снаружи стоит охрана. Кроме того, там еще наша охрана, – смеясь, добавил Лагорский. – Я забыл тебе сказать, что Каруцкий из Асхабада прислал для убийства Бажанова целую шайку головорезов-контрабандистов. Они тоже караулят у здания полиции с ножами и ждут оказии выпустить кишки беглецам, как только они выйдут из полицейского здания.

– А что думает по этому поводу консул Дубсон? – спросил я после короткого молчания.

– Дубсон ничего не думает. Он недавно женился на молоденькой девушке и всецело занят ею, – ответил Лагорский.

– Что же, нужно все-таки пойти повидать его. Как у тебя с ним отношения? – спросил я.

– Ничего себе. Пока что корректные, – ответил он.

– Ну, тогда пойдем к нему вместе, – предложил я.

– Входите, входите, – пригласил нас Дубсон, открыв дверь своего кабинета. – С приездом, товарищ Агабеков, какими ветрами вас сюда занесло?

Дубсон был небольшого роста, краснощекий, тридцатилетний парень. Он окончил после революции Академию Генерального штаба и считал себя больше военным, чем дипломатом. Повсюду он старался щегольнуть военной выправкой, которая придавала большую комичность его маленькой фигуре.

– Куда вы, туда и я, – ответил я, улыбаясь. Мы с ним встретились последний раз шесть месяцев тому назад в Тавризе. Тогда он был генеральным консулом в Тавризе и одновременно состоял резидентом ГПУ. К его несчастью, Тегеранское ГПУ тоже послало в Тавриз своего представителя, некоего Минасьяна, для ведения работы среди кавказской эмиграции. Минасьян оказался энергичным сотрудником и все шире и шире развивал свою деятельность. Самолюбие Дубсона было ущемлено. Между ними началась конкуренция в работе, так называемое «соревнование», перешедшее в склоку, принявшую до того острый характер, что мне пришлось ехать из Тегерана в Тебриз и разбирать, кто из них виноват в создавшейся обстановке. В результате обследования я отнял у Дубсона работу и поручил все дело Минасьяну. Такое решение, конечно, не удовлетворило Дубсона, и он продолжал мешать работе Минасьяна и одновременно пытался интриговать против меня. В результате ГПУ поставило вопрос о его отозвании из Тавриза. Наркоминдел, вынужденный исполнить требование ГПУ, вместе с тем назло ГПУ же назначил Дубсона опять-таки генеральным консулом в другой, не менее важный район Персии – Мешед. Теперь нам опять довелось встретиться с Дубсоном.