Галина Матвиевская - Владимир Иванович Даль 1801-1872

Даль мало надеялся на выздоровление Павла: “Климат, право, везде один; он может дать отсрочку на две недели больному, но не спасает никого. И в южной Франции люди живут не долее нашего, и все, которых туда посылают лечиться от таких болезней, не возвращаются. Это пустое”.

“Энциклопедический лексикон” А.А. Плюшара, титульный лист 7-го тома

Сыну Даля, Льву-Арслану, в это время уже исполнился год. Отец описывает малыша коротко, но ярко: “У сына моего глаза голубые, волосы - не знаю, какие будут, теперь русые. Он бегает сам и ломает все, что в руки попадается. Большой разбойник. Полон рот зубов”.

Кроме семейных и хозяйственных забот они обсуждают в письмах литературные дела Владимира Ивановича. Он жалуется на издателей, у которых залеживаются его рукописи, на петербургских приятелей, обещавших помочь и позабывших об этом. “Если бы я был там сам, - пишет он, - все бы пошло”. Делится Даль с сестрой и впечатлением от первого тома “Энциклопедического лексикона” Плюшара: “Если бы словарь наш издавался толковее, то было бы довольно работы; но опять беда (такая): у людей голова кругом ходит от миллиона, который выручили, и им некогда заниматься пустяками. Как-нибудь, авось и небось. Впрочем, первый том гораздо лучше, чем я надеялся. (Я за него боялся)”. Из письма видно также, что Даль начал посылать сестре свои работы для перевода на немецкий язык и публикации “где угодно”. В дальнейшем Паулина Ивановна систематически помещала статьи брата в газете “Петербургские ведомости”, издававшейся на немецком языке.

Следующее письмо датировано 7 октября 1835 г., через месяц с небольшим после предыдущего. Речь в нем опять идет о заботах по изданию посланных в Петербург сказок, работе над статьями для энциклопедического словаря Плюшара и о семейных делах. Даль вновь сетует на невозможность часто бывать в Петербурге, на занятость друзей, обещавших помочь в издательских хлопотах, на строгости цензуры. Он пишет: “Поверишь ли, что... цензура делает? Вымарала мне половину книжки, ни дай, ни вынеси! Запретила употреблять в сказке слово чудо - будто оно пригодно только для священных предметов; вымарала поговорки: видно ты в солдатах не бывал, руки не знаешь, не позволили князю Владимиру низко кланяться перед Полканом, словом, нельзя ни в каком уставе выразить тех придирок, которые цензура себе позволяет, а между тем, просить на них некому, да и пенять на них нельзя: обожжешься на молоке, будешь дуть и на воду”.

Даль сообщает о своих литературных занятиях и планах: “Теперь я занимаюсь приведением в порядок сведений о Средней Азии, показаний русских пленников и пр. и едва ли кончу все это прежде полугода”. О словаре Плюшара сообщает: “В первом томе, если увидишь его, найдешь статеек пять, маленьких, моей работы, во втором - не знаю, что будет; а посылал я всего, на четыре первые буквы, статей до 50. Впрочем, первый том выше лучше, чем можно было, по поспешности дела (ожидать). Во всяком случае, предприятие важное и достохвальное”.

Однако свое участие в этом предприятии Даль “до времени” приостановил из-за неясностей с оплатой и неопределенности с заказом статей: ему не сообщают, “какие статьи обрабатывают”, и он опасается, что “работа пропадет”.

Из письма мы узнаем, что жена Даля ждет второго ребенка, мать решила перебраться в Оренбург и сюда же планирует переехать из Астрахани семейство сестры Александры, но возникли некоторые осложнения с переводом ее мужа на службу к Перовскому, что очень доволен новым жильем. “Мы теперь на новой квартире: немножко потеснее, но хорошо и уютно. Здесь так трудно найти жилье, особенно семейное, что такой дом, как у нас теперь, клад. Мы не должны с ним расстаться, покуда пробудем здесь, разве что хозяин сам выгонит...”.

Интересны замечания Даля о жизни в Оренбурге, о местных привычках. Он упоминает о недавних скачках и описании их, подготовленном в “Северную пчелу”. Для передачи П.П. Шлейдену, мужу Паулины Ивановны, такому же заядлому охотнику, Даль сообщает: “На этой неделе поеду с Перовским на 5 дней в горы, на охоту, которая здесь так богата, - расскажи это П.П. - знаю, не поверят люди, если б об этом рассказывать: сотня зайцев на десять ружьев в одно поле, дело обыкновенное; привозили мы и по 150... Скажи также П.П., что вальдшнепов бьем мы также десятками”.

Особенно нравится ему простота отношений: “Есть ли у вас в Москве тонкое верблюжье сукно? Мы здесь ходим, изволите видеть, в черкесках, а они (шьются) всего лучше и дешевле из самоцветного верблюжьего сукна... Я теперь два года, (считайте), в Оренбурге и два или три раза надевал порядочное платье: за это Оренбург наш город золотой; ходи в чем хочешь: кто в шелку, кто в меху - никому нет нужды. Кажется, что до (войсковых это) не относится: те на вытяжку, как всюду. Но и сам Перовский ходит в казачьем мундире”.

Любопытны высказывания Даля по поводу отношения к наградам: “Ты упоминаешь о наградах моих, по службе - об этом я, кажется, не писал тебе ничего - скажу теперь вот что: два чина, которые здесь получил, следовали мне за выслужением срока. Это не награда; а получил я Станислава 3-й степени да теперь еще 200 руб. денег. Но замечу, что я, при нынешнем положении моем, упираюсь руками и ногами противу наград. Еще прошлою зимою, когда Перовский был в Петербурге, написал к нему особое письмо, которое заключил таким оборотом, что принудил его сделать, чего мне хотелось, т.е. не представлять меня к наградам. На это у меня были свои причины, а именно; он и так уже сделал для меня много, и я хочу отслужить несколько и не оставаться у него в долгу свыше сил моих; во-вторых, у меня завистников довольно, знают же меня еще мало, а я не позволю никому попрекать себя, чтобы я получал более, чем заслуживаю, более, чем люди, которые работают более меня. Это чувство для меня в такой степени нестерпимо, что мне без всякого сравнения гораздо легче переносить обратное положение дел, которое я испытал довольно резко у Ридигера, во время после Польской кампании. Но полно об этом, можно бы наговорить с три короба, да я не совсем охотно пускаюсь на этот предмет”.

В 1836 году, как и в предыдущем, служебная деятельность В.И. Даля была связана главным образом с внешними проблемами, которые должна была решать в это время оренбургская администрация. Повышенный интерес англичан к Средней Азии и их явное намерение завязать отношения с правителями Бухары и враждебной Хивы, усилить торговое и политическое влияние в регионе вызывали все большую настороженность русского правительства. Поэтому в Петербурге внимательно прислушивались к сообщениям В.А. Перовского о положении на Оренбургской пограничной линии, в казахской степи и среднеазиатских ханствах, которые оставались закрытыми для европейцев.