Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы

О. Наум не благословлял сестрам получать паспорта нового образца (там видимо были какие-то печати грядущего антихриста), и сестры жили так, без паспортов, благо, в пустыне это было не сложно. Естественно, выехать куда-то, даже в больницу, они не могли. Через год что-то изменилось, и сестрам всем вдруг разрешили получить новые паспорта, но конец света все же не отменили, сестры только и говорили о грядущих испытаниях, о тюрьмах, в которые будут заточаться служители Господни, особенно монашествующие, о том, что сюда, в Сибирь ожидается поток беженцев из России, в том числе и наших родных, которые пока не догадываются о грядущих бедах. Избрание нового Патриарха Кирилла рассматривалось как начало беззаконий, его считали служителем сатаны и экуменистом, даже календарь с его портретом запрещалось вешать на стену.

Масло в огонь подливал еще и Митрополит Новосибирский и Бердский Тихон (Емельянов). Несколько раз в год он служил у нас в монастыре, а потом на трапезе беседовал с сестрами: тоже на предмет грядущих гонений православных и тяжких испытаний, возможного изменения церковного календаря, которое ни в коем случае не нужно принимать, верности Христу до смерти и других героических предметах, которые очень нравились сестрам и игумении. С одной стороны сестры проклинали свою участь и неудавшуюся жизнь, протекающую в полумертвой деревне посреди огородов, коров и кухни, без родных, друзей и хоть каких-нибудь человеческих утешений, а с другой стороны — чувствовали себя героическими личностями, сражающимися с невидимыми силами зла во благо всему человечеству. Без этого чувства «избранности» и «героичности» никто бы не смог вынести ту тяжелую и однообразную жизнь, что организовал для них старец Наум.

Честно говоря, я не знала, как ко всему этому относиться. С матушкой Марией у нас были очень хорошие отношения, я ей во всем доверяла, но эти настроения никак не умещались у меня в голове. Получалось так, что весь мир, кроме нас в этой пустыне, должен был погибнуть за свои грехи уже через два года, а нас Господь должен был помиловать по молитвам батюшки Наума. Все это очень смахивало на секту с характерной сектантской эсхатологией.

Но зато в этом монастыре, в отличие от Свято-Никольского Черноостровского, хотя бы не было насильственного откровения помыслов, поощряемых игуменией доносов друг на друга и промывающих мозги занятий. Все было как-то по-простому: просто жизнь в пустыне в ожидании конца света.

Здесь был небольшой детский приют, но отдельный корпус для него еще не был достроен. Я и еще две сестры, у которых было высшее образование, занимались с детьми. Я преподавала биологию, химию и английский язык двум взрослым девочкам, они готовились сдавать ЕГЕ. Было очень жаль, что, несмотря на высокие баллы, которые они потом набрали на экзамене, о. Наум не благословил им продолжить образование, они так и остались в монастыре послушницами. Дети жили прямо в сестринском корпусе, следуя монашескому уставу, как маленькие монахи. Они всегда были с сестрами: отстаивали длинные ежедневные службы, работали на послушаниях, их серьезно наказывали за детские шалости, заставляли, так же как и монахинь, смотреть в пол, слушаться, смиряться и молиться. У них и лица были какие-то совсем не детские, как у маленьких старушек. Девочек было всего пять, три из них были сиротами из детского дома, одна, Маша, из неблагополучной семьи, ее мама иногда посещала ее, когда была трезвой, а еще одна девочка Ирина жила в монастыре с родителями. Да, у нас в монастыре, в отдельном домике, жила семья: Сергей и Лена, им было на вид лет по 35. До этого они жили где-то не в Сибири, не помню точно где, и все у них было нормально: квартира, работа, машина, двое детей — девочка Ира и мальчик Ваня. Через сестру Лены — Наташу, которая была чадом о. Наума, и уже жила здесь со своей шестнадцатилетней дочкой, они попали к нему на исповедь. Там дальше, конечно: конец света и все такое. Продали квартиру, все имущество, купили старый домик в Шубинке, девочку отдали в один приют, мальчика в другой: в соседней с нами деревне был, тоже окормляемый о. Наумом, мужской монастырь с приютом для мальчиков. Сергей работал в монастыре электриком и водителем, а Лена помогала на кухне. В преддверии близкого конца света эта история выглядела вполне логичной. Не знаю, какая судьба была дальше у этой семьи, надеюсь, что они потом пришли в себя.

Через два года после моего отъезда в Сибирь очень сильно заболел мой отец, но старец Наум никак не благословлял меня к нему поехать. Сестер вообще никуда не отпускали из Шубинки, только в очень экстренном случае. Потом заболела я сама, началась одышка, сильная слабость и головокружения, я думала, что это что-то с сердцем. Работать физически я практически не могла, и меня благословили поехать на лечение домой. Оказалось, что это просто анемия, малокровие: от тяжелой деревенской работы, и пищи, к которой я не привыкла, гемоглобин упал до 64, в два раза ниже нормы.

Дома я провела несколько месяцев, лечилась, ела и отдыхала, ходила в храм и ездила в Оптину Пустынь к о. Афанасию, с которым меня познакомил отец. Папа надеялся, что о. Афанасий, как опытный духовник, поможет мне избавиться от моего фанатизма и вернуться домой. О. Афанасий ему это пообещал, но на самом деле во время наших с ним разговоров только убеждал меня в истинности моего монашеского призвания и всячески поддерживал меня на этом великом поприще. Почему бы и не соврать ради такой великой цели, как спасение души?

Батюшка Афанасий был очень скептически настроен по отношению к старцу Науму, его монастырям, «глубоким исповедям» и его пророчествам. После разговоров с ним мне тоже как-то расхотелось возвращаться в Сибирь и ждать там конца света. О. Афанасий благословил меня продолжить монашеский путь в Свято-Никольском Черноостровском монастыре в Малоярославце. Он так много рассказывал мне об этой обители, с ее серьезным греческим уставом, что мне очень захотелось самой туда поехать. Собственно вот так я туда и попала.

Еще одним старцем, с которым мне довелось встретиться, был оптинский старец Илий (Ноздрин). Я видела его много раз в Оптиной, даже два раза лично с ним беседовала. Насчет его прозорливости у меня тоже есть очень большие сомнения. Он был в очень хороших отношениях с игуменией Николаей, одно время даже часто посещал ее монастырь и направил к ней достаточно много сестер, особенно «мам» с детьми.