Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы

В какой-то святоотеческой книге я читала, что и больной и тот, кто за ним ухаживает, получают одинаковую награду на небесах. Думаю, это могло бы быть правдой. Очень тяжело постоянно наблюдать чье-то страдание, не в силах хоть чем-то его облегчить. В такие минуты начинаешь сомневаться в милосердии Бога. Мы с Пантелеимоной каждый раз усердно молились перед каждым уколом, а потом больше часа мучились в поисках хоть какой-нибудь вены, в которую можно было уколоть. Один раз после долгих неудачных попыток я в бешенстве швырнула шприц в угол и начала топтать его ногами. Пантелеимона молча ждала, пока я успокоюсь, а потом без всяких эмоций сказала:

— Давай, набирай другой.

Иногда мы разговаривали, она рассказывала мне о своих внуках, о том, как жила до болезни. Про монастырь и про Матушку мы говорили редко. Однажды я попыталась завести об этом разговор, но она только сказала:

— Ты ничего не понимаешь. Я бы никогда сюда не вернулась, если бы мне было куда пойти.

В богадельне жили еще 4 бабушки, за ними ухаживала монахиня Феодора, а в отдельной келье, через стенку с нами, проживала схимонахиня Мария, 95 лет, мама нашего Митрополита Климента. За ней постоянно ухаживала инокиня Нектария, молоденькая, совсем худенькая сестра, с огромными темными глазами, ростом еле достававшая мне до плеча. Когда я только приехала в этот монастырь, она была еще послушницей Никой, пухленькой и очень веселой. Она раньше училась в Калужском Духовном Училище. Поступила она туда на иконописное отделение сразу после школы. М. Нектария была удивительным человеком. Никогда еще ни в ком я не встречала такой доброты, причем не делано-нудно-смиренного характера, когда человек просто старается следовать заповедям, а какой-то естественной доброты и любви, идущих от сердца. Поразительно было, как в таком маленьком, худом, болезненном тельце умещалось столько отзывчивости, нежности и заботы ко всем. Она уже много лет была с м. Марией, никто другой долго не мог вынести это послушание. Бабушка не могла сама даже садиться в кровати, за ней нужен был непрестанный уход и днем и ночью. К тому же м. Мария была уже не совсем в своем уме. Помимо этого м. Нектария старалась, как могла, порадовать остальных бабушек, помогала и мне с м. Пантелеимоной, приносила ей букетики цветов, делала массаж. Мы с ней очень подружились.

Мы жили как затворники в богадельне, нигде не бывали, кроме трапезной и занятий, никого не видели, даже службы мы посещали изредка. Чтобы не сойти с ума и иметь хоть какую-то разрядку, я придумала себе развлечение по вечерам, когда Пантелеимона меня отпускала. Корпус богадельни, в котором я жила, находился прямо напротив небольшого храма Корсунской Божией Матери, запасные ключи от которого были у меня. Я должна была передавать их в 22.00 дежурным, которые ночевали в этом храме. Несколько лет назад туда ночью проникли грабители, и Матушка благословила каждую ночь спать там двум сестрам по графику. До 22 часов храм пустовал, и я, взяв предварительно такое благословение, вечером брала ноты и ходила туда петь. Акустика там была замечательная, и я могла петь, пока не приходили дежурные или м. Нектария не прибегала позвать меня к Пантелеимоне. М. Нектария тоже мечтала научиться петь, но не византийским распевом, а партесом. У нее была целая папка партесных церковных песнопений, и мы в свободное время их разучивали. Общаться друг с другом, как я уже писала, сестрам было запрещено, поэтому приходилось ждать, когда м. Феодора уйдет в пошивочную на послушание, тогда, пока никого не было, мы доставали свои ноты и учили. Было здорово петь по-настоящему, на два голоса. М. Нектария пела партию сопрано, а я была альтом. Как-то раз вечером за этим занятием нас застала послушница Лариса. Это была довольно пожилая женщина, в прошлом музыкант и концертмейстер. Ларису Матушка не любила за то, что у нее было на все свое мнение, которое она не скрывала, и еще у нее была история с неудавшейся жалобой на Матушку Митрополиту. Матушка не могла ей этого простить. Вообще-то жаловаться Митрополиту Клименту было можно, под его началом был наш монастырь, он нес за нас ответственность и мог в случае неправильного поведения игумении оказать воздействие. Но пожаловаться редко кому удавалось. Письменные жалобы всегда оказывались почему-то у Матушки, не известно, читал ли их Митрополит или нет. А если сестра ехала к нему в Епархию, и ей удавалось попасть к нему на прием, что было несколько раз, Митрополит Климент всегда держал сторону Матушки и просил сестру вернуться обратно в монастырь. Матушка таких сестер уже не прощала, делая их дальнейшую жизнь просто невыносимой: ставила на самые тяжелые послушания, «раздевала», лишала отдыха и возможности видеть родных, постоянно ругала на занятиях. Ларису Матушка просто терпеть не могла. Ей часто доставалось на занятиях, один раз даже за вставные зубы, из-за которых у нее была «какая-то странная ухмылка».

К нам в корпус Лариса пришла за ключами от Корсунского храма, она там дежурила. Услышав Симоновскую Херувимскую в нашем исполнении она ужаснулась:

— Боже, что вы делаете, это же ужасно фальшиво.

— Ну тогда спой с нами мою партию. Пожалуйста! — попросила ее я.

— Мне уже нужно быть в храме. Приходите туда.

Мы вместе пошли в храм. Встали втроем с нотами и начали петь. С Ларисой получалось гораздо лучше, мы так увлеклись, что не заметили, как в храм вошла монахиня Гавриила, она была старшей церковницей и принесла какой-то букет. М. Гавриила посмотрела на нас, ничего не сказала, поставила цветы и ушла. Мы тоже замолчали. В том, что она напишет об этом Матушке никто не сомневался. Вопрос был только в матушкиной реакции.

Вот так получилось, что трех матушкиных нелюбимых сестер застали вместе за общим занятием. Ну конечно, это заговор. Ларису Матушка очень не любила. Я тоже не заслужила матушкиной любви тем, что во-первых не писала «правильных» помыслов и во-вторых, как она считала, покрывала ропот Пантелеимоны.

М. Нектарию Матушка не любила особо. Она ее ненавидела всей душой. У м. Нектарии у одной хватало мужества заступаться за сестер. Она ни на кого не писала ябед, напротив, часто брала на себя чьи-то проступки. Я помню случай, как на колокольне нашли спрятанные книги художественного содержания. Звонарем тогда была инокиня Ксения, большой любитель почитать что-нибудь не из монастырской святоотеческой библиотеки. Ксения каким-то образом уговорила м. Нектарию сказать, что это ее книги. Мне запомнилось отвратительная сцена, как в храме при священнике о. Сергии, Матушка, схватив руку м. Нектарии, положила ее на большое Евангелие на аналое, придавив своей рукой. Она, не стесняясь, кричала, что м. Нектария должна поклясться на Евангелии, что говорит правду, если же она солжет «своей игумении», то будет наказана в аду. Нектария была очень напугана этими угрозами и клятвой на Евангелии при священнике, она плакала, но поклялась. Иногда лучше предпочесть наказание в аду, чем прямо сейчас от Матушки. Матушка не поверила, ей по большому счету было все равно, чьи это книги, зато остальные поняли, как плохо лгать.