Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

Во дворе № 23 по ул. Жуковского жил в семье врачей института Филатова (тогда академик был еще жив) наш ровесник, Володя Данченко. Он был отличником, с нами не якшался, одевали его в хорошие костюмы. Дома он изучал немецкий, английский и французский языки.

Как-то, как раз в то время, когда Павлик Морозов был практически официально «канонизирован», он выбежал из дома к нам во двор, и стал рассказывать, выкатив глаза, что вчера к ним пришли в гости профессора, долго пили, а потом говорили на товарища Сталина такое, что он решил сейчас же пойти в милицию.

Впрочем, после моего вопроса «хочешь ли ты остаться без родителей?», ему сразу расхотелось подражать пионеру-герою…

Мама покупала мне парусиновые туфли на микропорке. Стоили они менее 30 рублей, и носили такие туфли все, кто не жил на широкую ногу. Чинить их приходилось, и довольно часто, у сапожника, недалеко от нашего дома. Ремонт производился в присутствии заказчика, при этом сапожник непрерывно напевал украинские народные песни, вроде:

Или:

В отремонтированных туфлях, наслушавшись фольклора, можно было бежать к ребятам, продолжать играть в футбол.

Мама приходила с работы поздно вечером, и я ее обычно встречал возле нашего дома. Она шла пешком от Чумки, экономя копейки на проезде в трамвае. Одета она была в рабочую робу и резиновые сапоги, и мне было обидно смотреть не нее, такую измученную и бедно одетую, еще и потому, что для меня она была умнее и добрее всех наших соседей, солидно проходившим мимо меня домой.

Очень важно шел с работы парикмахер, работающий в Портклубе, одет он был в светлый костюм и нес большой кожаный портфель. Его дочь Люда рассказывала, что он никогда не ложился спать, пока не прослушает последние известия из Москвы, и я думал, что более культурного человека в нашей парадной нет.

Большинство наших соседей работали на административных должностях в ресторанах, прокуратуре, других довольно престижных работах. Они имели возможность достаточно прилично одеваться.

Кроме нас, бедной была лишь тетя Маня Талалаевская. Беренштейны. Их дочь вышла замуж за директора ресторана «Волна», и молодая семья часто устраивала серьезные попойки. Они рассказывали соседям, что очень везучие — часто выигрывают деньги на ипподроме, куда очень любят ездить.

На первом этаже нашего дома проживал в самостоятельной двухкомнатной квартире Герой Советского Союза с женой, очень красивой женщиной. Должность он получил согласно высокому званию, и жил на широкую ногу, никому не объясняя, откуда у него деньги. Герой часто приходил «веселым» и всегда был одет лучше всех мужчин нашего дома. Как-то, хватив лишнего в дружеском кругу, он проболтался, что Звезду Героя купил. На другой день ему пришлось исчезнуть. Жена его сразу утратила свою надменность, стала тихой и какой-то запуганной.

Однажды она подозвала меня, дала три рубля, показала на двух молодых соседок, и попросила, чтобы я послушал, о чем они говорят. Я подошел к ним, но подслушивать не смог — видимо во мне уже зрели задатки связиста. Вернул красавице ее трешку. Вскоре и она куда-то исчезла.

Вместо семьи «героев» поселилась в этой квартире чета родственников управдома со своей некрасивой дочкой. Звали ее Элла, и очень быстро она получила прозвище «кривляка».

Очень хорошо одевалась семья Булатовых, жившая в нашей коммуне под той комнатой, которую румыны «освободили» в начале оккупации, выбросив с балкона парализованного хозяина. Старший Булатов был высоким мужчиной с николаевской бородой. Как рассказывали соседи, при царе он был полковником. Он и был похож на такового. Его жена, крикливая шустрая еврейка, тетя Зина, женила на себе «бывшего», пригрозив, что в случае отказа он будет объясняться о своем происхождении в НКВД. Вместе с тем, жили они дружно, у них родился сын, Марек, окончивший юрфак одесского университета.

Марек получил назначение в городскую прокуратуру, женился на деревенской девушке, которая очень быстро вошла во вкус светской жизни города. Она часто ездила в Москву к портнихам, шившим платья тамошней элите.

Марек резко пошел вверх по служебной лестнице, получил должность прокурора города, затем области, но денег все равно катастрофически не хватало. Ну, вы понимаете: новая квартира, мебель, туда-сюда… Не помнил он выражения «жадность фраера сгубила». Не удержался от получения крупной взятки от коммерсантов по сбыту крепленого вина в винных забегаловках города.

Процесс был громким. Выяснилось, что вино «подкреплялось» спиртом, отработанным в моргах, больницах и других медицинских учреждениях.

После смерти жены старший Булатов часто одиноко сидел на скамейке в Кировском сквере. Встречая меня, он очень учтиво здоровался. Мне было жаль его. Внуков он не дождался, да и шансов их когда-либо увидеть у него не оставалось.

В школе все было проще. Мой сосед по парте Вова пригласил меня поехать поздно вечером на тринадцатом трамвае за виноградом. Уговаривать меня долго не пришлось. В наступающих сумерках мы сошли возле Школьного аэродрома, где были большие виноградники. Залегли, чтобы определить дислокацию сторожа.

Вскоре показалась освещенная лунным светом худощавая и кривая тень сторожа с такой же кривой палкой на изогнутом плече. Выглядел он не страшно. Мы проползли между кустами, выбрали такие, на которых росли крупные гронки винограда и сперва наелись «от пуза». Затем загрузили сумки от противогазов, которыми запаслись заранее, и поползли в сторону трамвайной остановки.

Сторож несколько раз проходил мимо нас, стуча колотушкой и повторяя: «Чую-чую, бачу-бачу». По всей видимости, он был совершенно глухим и слепым.

Встали, отряхнулись, аккуратно развесили на себе сумки, и когда сами себе понравились, обнаружили, что трамвай уже не ходит. Пошли по шпалам в город.

Явился я домой ночью, с геройским видом выложил на стол виноград и стал ожидать, когда меня похвалят. Не дождался. От обиды сразу засопел. Утром положил в сумку несколько гронок для школьных товарищей, не жалевших для меня «кецики». При дележке сказал «пару ласковых» в адрес тех, кто жалел. Ко мне подошел крепко скроенный Мармельштейн, отвел в сторону и сделал замечание: «не позорь нацию!»

— Я не еврей.

Лицо Марека выразило удивление, и он быстро отошел от меня. Стало понятно, что евреям ругаться матом нехорошо, но на улице они мне в сквернословии не уступали…