Владимир Сысоев - Аркадий Пластов

Пластов рано выучился разным крестьянским профессиям - он плотничал, был неутомимым косцом и пахарем, хорошо знал местные нравы, обычаи, привычки деревенского люда. Его память хранила образы старинных преданий, сказок, былин, верований, сложившихся на лесной, аграрной основе, что найдет в будущем интересное отражение в малоизвестном разделе творчества мастера - в его деревянной скульптуре. Переступив порог прислонихинской мастерской художника, оказываешься в удивительном мире, населенном сказочными персонажами, с юмором и неистощимой фантазией исполненными из сухих корневищ и сучьев. На полках хитровато перемигиваются домовые, бранятся сварливые шишиги, заросшие мхом лешие подглядывают за купающимися русалками, о чем-то своем грустят водяные, не обращая внимания на злющего вида ведьм, строящих козни. Помнится, давая пояснение к своим скульптурным композициям, Пластов шутил над тем, что, извлекая на свет божий всех этих чертей и леших, приходится работать, обходясь, вопреки обыкновению, без натуры, целиком полагаясь на воображение.

Портрет Коли с кошкой. 1935-1936

Частное собрание

Сторож Сергей Кукушка (Варламов). 1936-1937

Частное собрание

Колхозный праздник. 1937

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Мысль заняться скульптурой по- настоящему приходила Пластову еще в начальный период самостоятельного творчества. В 1925-1926 годах он участвует в разработке проекта памятника жертвам революции и Гражданской войны для Ульяновска. По условиям конкурса, объявленного специальной комиссией при Ульяновском губернском исполкоме, памятник должны были установить в самой красивой части города - на Новом Венце, в том месте, где осенью 1918 года были похоронены красноармейцы, погибшие при освобождении города Симбирска от белочехов и белогвардейцев.

В июле 1925 года Пластов представил свой проект на рассмотрение комиссии. Замыслу не дано было осуществиться. Пластов изобразил фигуру крестьянина, одной рукой поддерживающего раненого рабочего, другой - сжимающего древко развевающегося знамени. В объяснительной записке, прилагавшейся к проекту, автор следующим образом изложил свои мысли относительно идеи будущего памятника. «1918 г. ни в коем случае не был годом одних лишь безоблачных апофеозов, а положение пролетариата было таково, что не "ура - наша взяла" приходилось ему кричать, а в нечеловеческом безумном напряжении противостоять бешеному натиску белогвардейщины. Только этот момент даст возможность сохранить колорит эпохи 18-го года и понятно рассказать, кому и за что воздвигнут монумент, только этот момент в достаточной степени характеризует идею борьбы за диктатуру пролетариата эпохи 1918 г.»[1 Государственный архив Ульяновской области. Ф. 585, on. 1, ед. хр. 1.].

Купание коней. 1938

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Маша-конюх. 1944

Пермская государственная художественная галерея

Участие молодого художника в разработке названного памятника не было данью политическим тенденциям времени. Интерес к темам, отражающим революционно-критическую деятельность народа, сохранится у него и в дальнейшем. Показательна в этом отношении его работа над большой серией иллюстраций к повести А.С. Пушкина Капитанская дочка. С живой наглядной ощутимостью художник воссоздал многоликую стихию пугачевского бунта, не только высветившего реальные истоки социальных конфликтов, но и как бы ставшего демиургом исключительных человеческих характеров, поднявшего деяния и чувства обыкновенных людей на уровень героического эпоса. Исполненные в смешанной технике акварели, гуаши, темперы иллюстрации тонко развивают принцип многомерной обрисовки событий и действующих лиц, дают почувствовать грозную динамическую силу крестьянского восстания, сблизившую, порой до неразличимости, понятия Добра и Зла, Милосердия и Жестокости, Благородства и Трусости. В своих иллюстрациях к пушкинской повети Пластов предстает зрелым мастером, демонстрирует неотразимую, волнующую сердце и память реалистическую конкретность изобразительного рассказа, характерную для бывалого, многое повидавшего и пережившего человека. Но, как уже говорилось выше, Пластов в начале своего творческого пути отдавал предпочтение скульптуре, что соответствовало его основной специальности, полученной в художественной школе. Но настоящим его призванием была живопись, многоголосая стихия цвета, то светлого, звонкого, радостного, то грустного и задумчивого, всегда точно выявляющего образный смысл картины, душевное состояние изображенных героев. Вняв голосу природного дарования, Пластов забывает про скульптуру и весь свой жизненный распорядок подчиняет единственно колориту, тайнам одушевленного, подвижного света.

Его герои живут в «прекрасном и яростном мире», им ведома радость побед и горечь утрат, спокойная ясность духа и страстная увлеченность, их движения, чувства, стремления обладают ритмической последовательностью, созвучной музыке сокровенного бытия, мелодии вечного круговорота природы.

Лизавета Черняева. 1940

Частное собрание

Петр Григорьевич Черняев с граблями. 1940

Частное собрание

До отказа заполненная разнообразными делами, заботами крестьянская доля не кажется ему идиллически счастливой, этакой воплощенной мечтой о земном рае и великом примирении. Даже в подчеркнуто светлой, праздничной атмосфере довоенной картины Колхозный праздник (1937), где бушует стихия крестьянского пира по случаю богатого урожая, присутствует элемент тревожной аритмии, скрытого диссонанса. В построенной на системе противовесов группировке персонажей есть ощущение фатальной скученности, жизненно оправданной и все же несколько утрированной сумятицы. Отвечая на сетования некоторых критиков, упрекавших картину в отсутствии единого объединяющего фокуса и композиционного центра, художник признался, что преследовал иную задачу. «На таких вот пирах сам черт не поймет, где самое главное и важное и что надо смотреть прежде всего. Шум, толчея, гам, песни. Я не пытался отдельные составные части композиции принести в жертву какому-нибудь отдельному моменту. Мне, напротив, хотелось, чтобы все путалось между собой до неразберихи и было забавно даже при длительном рассмотрении. Каждой детали мне хотелось придать ту правдивость и занятность, какая в натуре всегда присутствует. Хотелось, чтобы зритель растерянно оглядывался - куда бы ему и самому присесть и с кем чокнуться?»[ 1Мастера советского изобразительного искусства. Произведения и автобиографические очерки, с. 407.] Однако, вопреки утверждению автора, в картине все же есть именинник и точка, куда стекаются волны народного веселья и ликования, сходятся силовые линии композиции. Объединяющим и как бы освещающим многолюдное действие началом служит вознесенный над головами пирующих портрет И.В. Сталина. Зритель, который захочет присоединиться к шумному застолью, также сразу должен догадываться, кому он обязан своим настоящим и будущим счастьем. Подобное уважительное отношение к персоне «отца народов» нынче представляет собой легкую мишень для язвительной критики, дает повод уличить художника в пособничестве культу личности жестокого тирана, в сознательном накрывании глаз на дурные, темные стороны бытия, известные сегодня каждому школьнику. Для нас совершенно очевидно, что в отборе жизненного материала для будущей картины автор довольствовался положительной частью наблюдений, не принимал в расчет тех серьезных издержек сталинского правления, о которых имел в ту пору весьма смутное представление. Но зато он создал по-своему совершенный эстетический объект, являющий нам неоспоримые свидетельства искренней, окрыляющей веры простодушной, доверчивой массы в своего вождя и учителя. Важен и другой аспект, связанный с высоким качеством развернутого на идеальном экране полотна изобразительным повествованием. Интерес к каждому персонажу обусловлен его узнаваемостью, точным портретным сходством, отчетливой психологической характеристикой. Художник акцентирует внимание на том, что есть в человеке подвижного, мгновенно возникающего и тут же исчезающего. В данном случае он использовал тот тип композиции, который открыли передвижники, приспособив его для выразительного показа быстротекущего действия, внутренней «диалектики» человеческой души, развивающихся во времени и пространстве людских отношений. Во всем: «случайном» повороте головы, летучем жесте, быстром телодвижении, моментальном выражении лица - понимающий взор художника угадывает мысль, прозревает идею, улавливает штрих, верно характеризующий индивидуальный и типический облик человека, условия и возможности его материального существования, духовного развития. Вот почему Колхозный праздник при всей незатейливости сюжета, простоте замысла может многое поведать современникам о былом житие, которое модно нынче унижать и порочить.