Шэннон Фаулер - Путешествуя с призраками.

Зашла в первое попавшееся кафе. Разномастные столы теснились друг к другу, за большинством из них сидели мужчины – пили, курили, разговаривали. Стараясь быть как можно более незаметной, я пробралась сквозь дым в заднюю часть зала, опустилась на стул за одним из немногих пустых столиков и сбросила с плеч рюкзак. Подошел официант, одетый в черное, в заляпанном фартуке, повязанном вокруг пояса.

– Кофе? – я попыталась произнести это слово так, как в моем представлении оно должно было звучать по-боснийски. Он кивнул и ушел, что показалось мне добрым знаком.

На обратном пути он балансировал медным подносом, на котором стояла затейливая композиция. Поставив передо мной поднос, он указал на исходивший паром медный ковшик с длинной ручкой:

– Джезва .

Затем на миниатюрную белую чашечку без ручки:

– Филджан .

Он поднял джезву высоко над филджаном . И стал наливать густой, темный кофе из закопченного ковшика.

– Кава .

– Хвала , – отозвалась я, надеясь, что это правильный перевод «спасибо».

Игнорируя взгляды окружавших меня мужчин, я сосредоточилась на маленькой чашечке на своем столе – на тепле этой жидкости и ее богатом, горьком вкусе.

– Разговоруша , – в мою сторону наклонился мужчина с буйной черной бородой, продернутой сединой. Он сидел за соседним столом с тремя другими бородатыми мужчинами. Они наблюдали за мной.

– Прошу прощения, – пожала я плечами и покачала головой, решив потом поискать в словаре, как нужно извиняться по-боснийски.

– Разговарати означает «беседовать». Разговоруша – кофе, который мы пьем поздним утром с друзьями. Беседа.

– А…

Он со скрежетом подвинул стул ближе к моему и взял меня за запястье. Губы у него были потрескавшимися и сухими.

– Должно быть, вы очень одиноки.

– Простите?.. – я сглотнула ком в горле, загоняя внутрь поднимавшиеся на поверхность эмоции. Я не запла́чу.

– В Боснии есть такое присловье. Если человек по-настоящему одинок, говорят, что ему не с кем выпить кофе.

Я отвела глаза. Я чувствовала, как вспыхнуло мое лицо, а глаза стали наполняться слезами. Я попыталась откашляться и снова сглотнула.

Я не понимала, чего ждать от этого мужчины. Он мог проявлять дружелюбие. Он мог заигрывать. Но в его голосе и хватке чувствовалась агрессия. В моей собственной культуре и стране это, возможно, было бы легче понять, но, возможно, и нет. Казалось, я утратила способность понимать ситуацию. Я всегда была настолько близка к тому, чтобы расплакаться, что мне трудно было догадываться о намерениях других людей. Пройдут годы, прежде чем я перестану дергаться от повседневных разговоров.

– Мы никогда не пьем кофе в одиночестве, – продолжал мужчина. – Мы не можем себе этого позволить. И не можем позволить себе есть в ресторанах. Работы нет. Поэтому мы покупаем одну чашку кофе и каждый день растягиваем ее на много часов вместе с друзьями.

– М-м-м, – кивнула я, освобождая запястье из его пальцев, чтобы потянуться за чашкой, и одновременно отодвигая от него свой стул.

Он взял с моего подноса кубик сахара, который я проигнорировала.

– Не хотите немного подсластить жизнь?

Я чувствовала кислоту в его дыхании.

– На самом деле я не люблю сахар.

Он изучал меня с улыбкой, подергивавшей уголки его потрескавшихся губ. Не отводя глаз, он протянул руку назад, чтобы взять со стола свою чашку. Обмакнув в нее сахар, забросил пропитанный кофе кусочек в рот и допил кофе до конца. Снова улыбнулся, и оказалось, что окрасившийся кубик зажат между его зубами. Потом, по-прежнему глядя на меня, он постучал белой пачкой сигарет о внутреннюю часть бедра, прежде чем приглашающе протянуть руку. Я узнала черные буквы местного бренда – Drina .

– Нет, спасибо, я не курю.

– Ай-яй-яй! Не с кем выпить кофе, не ест сахара, не курит. Когда бросила?

– Я никогда не курила.

– Что ж, хочешь одну на потом? Когда перестанешь бросать.

ТАБАЧНАЯ ФАБРИКА

В Сараево существует настоящий культ сигарет… За пачку сигарет можно было добыть несколько жестянок гуманитарных консервов. Из-за отсутствия бумаги самокрутки сворачивали из учебников, книг и официальных документов. На них нельзя было прочесть предостережений об опасностях для здоровья, зато можно было узнать, к примеру, о процессе производства меди. Горожане часто говорят, что Сараево сдался бы, если бы исчезли сигареты.

Я провела в Сараево три дня, училась ориентироваться в городе, используя знаки, оставшиеся после осады. Аллея Снайперов вела от Старого Града в коммерческий центр, узенькие мощеные улицы уступали место широким бульварам с многоэтажками. Чем выше и современнее становились здания, тем более обширными и полными были разрушения.

Хотя официально эта улица носила название Змая од Босне , или Дракона из Боснии, все по-прежнему называли ее Аллеей Снайперов. Не было ни единого строения, которое не несло бы на себе шрамов войны. Мужчины пытались удить рыбу в узкой Миляцке у сожженного здания почты. Здание парламента торчало одной высокой серебристой развалиной, фасад был разворочен взрывами. Единственная гостиница, работавшая во время осады, Holiday Inn , выглядела так, будто ее протащили сквозь колючую проволоку, фирменная желтая краска была густо испещрена выбоинами и царапинами. Согласно «Карте выживания», это был « один из тех немногих отелей, в которых выше всего ценились номера с отсутствием всякого вида из окон. Вид на горы означал вид на снайперское гнездо… Если ты видишь его, он видит тебя» .

Повсюду были полинялые плакаты. Национальная библиотека, охваченная белым пламенем, черный дым потоком льется из ее окон, слова: « Не фантазия – а факт ». Волнистая черно-белая имитация картины Мунка «Крик» – человек с широко раскрытым ртом держится за голову, стоя на мосту, черная река течет к городу минаретов, башен и соборов. Строчка внизу: « Сараево – 1993 ».

Другой, иссиня-черно-белый плакат: длинноногие девушки на шпильках и с начесом стоят в ряд и держат перед собой баннер с надписью « Не дайте им убить нас ». Это – фото с конкурса «Мисс осажденный Сараево», проведенного в 1993 году. Из-за постоянных снайперских атак его проводили в подвальном помещении. Конкурсантки драпировались в пластик от упаковок гуманитарной помощи и позировали с автоматами в руках.

Были «сараевские розы». Артобстрелы на протяжении всей осады оставляли выбоины, похожие на скелетоподобные ладони, на мостовой и стенах зданий по всему городу. Места смертоносных взрывов отмечали, заполняя эти шрамы смолой с добавлением красной краски и пластика. «Красной розой», оставленной на месте каждого смертельного удара.