Михаил Жаров - Жизнь, театр, кино

Я хочу передать все русское, показать все подлинное, раскрыть кажущуюся бессвязность русской речи, за которой чувствуются могучий ум и сметка. Волнуюсь, как никогда: Горький и Малый театр - два гиганта. Ответственность... Что-то будет... - И он остановился, то ли подыскивал слово, то ли задумался.

И тут в наступившей тишине кто-то не вовремя сподхалимничал:

- А я не волнуюсь, раз с нами Вера Николаевна, значит, будет шедевр! Вы, надеюсь, постараетесь!

Луков внимательно посмотрел на говорившего, и его глаза стали злыми, он отрывисто произнес:

- Нет, я не буду стараться делать шедевр, хотя нам часто и говорят, что, приступая к работе, мы должны думать о шедевре! Нет! Эта претензия сковывает и зажимает человека! Мы не будем стараться! Мы будем жить и работать в образах, по Горькому, но, как учил Чехов, без малейшего оттенка литературы и искусственности! Значит, будем работать, а не стараться кого-то переплюнуть!

Мгновенная вспышка его на этом закончилась, и он уже дружески добавил:

- Не знаю, как вас, друзья, а меня здесь все возбуждает к

творчеству - и милейшие люди, которые готовы распластаться в лепешку, чтобы помочь нам, и сам город с его старым бытом, и Волга и... - он поднял бокал, - и особенно ваши

очаровательные глаза, которыми вы так ласково сейчас на меня смотрите!

Чокнувшись с раскрасневшейся и сиявшей Верой Николаевной, все принялись уплетать сделанные по особому заказу - гордость Кинешмы - знаменитые "фризюрные" пироги...

Съемки начались на следующий день с моего подъезда к дому Железнова.

На высоком берегу Волги стояла уже, как говорят художники, обжитая декорация - высокий плотный забор и тяжелые мрачные, похожие на тюремные ворота.

Прохор Храпов, брат Вассы, подъезжает на извозчике после ночного кутежа с барышней. Расцеловавшись и цинично похлопав свою подругу, Прохор, не забыв забрать свой коллекционный амбарный замок, уходит в калитку.

Это вводная сцена наглядно освещала биографию Прохора. Сцена несложная, но "режимная", то есть снимать ее можно только в определенные часы, когда солнце светит так, как это необходимо оператору для настроения и по установленному кадру.

Вторая трудность сцены заключалась в том, что между забором и обрывом была очень узкая проезжая часть, и извозчику трудно было разворачиваться для повторных репетиций и съемок. Лошадь пугал свет ламп, они ее слепили. Она артачилась и пятилась назад. Можно было "загреметь" с довольно высокого обрыва.

Луков сохранял во всех таких случаях необыкновенное спокойствие. Когда на одном из дублей лошадь нас понесла, а мы, боясь рухнуть вниз, соскочили с пролетки, Луков подошел к нам, при всей своей грузности он был очень ловок и подвижен, и сел в коляску.

- Хорошо, что я толще вас вдвое и могу один заменить двоих - трусов! Не понимаю, что тут страшного. Смотрите, - и, взяв у извозчика кнут, стегнул лошадь, она лихо проехала по заданной трассе...

- Ну вот и все, просто, как видите, и гениально! - кричал он через минуту, когда кончили сцену.

Если сцена удавалась и дублировать ее больше не надо было, он как-то озорно кричал: "Гениально!".

Помню, как-то одна из сцен у нас долго не получалась, хотя дублей сняли много, и казалось, что вот уже все выходит, но "гениально!" не раздавалось.

Наконец, усталые и измученные, мы собрали последние силы и четко, как нам казалось, без единой накладки, в хорошем темпе провели всю сцену. Я радостно крикнул: "Вот уж теперь наверняка - гениально!". А Луков, тоже усталый и мокрый (в павильоне была невыносимая жара), оторвавшись от лупы съемочного аппарата, через который он наблюдал сцену, охрипшим от ледяного боржома (он пил его бутылками) голосом сказал:

- Гениально или нет, это мы посмотрим завтра в кадре, а сейчас съемка окончилась. Володя! Пойдем поговорим, что-то у нас с тобой не получается.

Требователен он был и к себе, и к другим.

Слова были обращены к Владимиру Раппопорту - оператору, человеку вдумчивому и с большим вкусом. Успех картины во многом определила его работа...

Приходилось вставать с первыми лучами солнца, а ложиться порой и ночью, все очень уставали, спали мало, поэтому, естественно, что-то и не удавалось. Тогда люди нервничали и злились.

Леонид Давыдович работал, как часы, как будто он и не нуждался во сне, - это было просто поразительно.

Бритый и опрятно одетый, он появлялся на съемочной площадке точно в назначенное время. Осматривал, все ли на месте, все ли приготовлено так, как надо, и только после этого начинал снимать.

В уменье организовать работу на съемочной площадке у него было что-то общее с Эйзенштейном. Глядя на Лукова, я вспомнил: однажды в ночной смене в павильоне Алма-атинской студии снимали свадьбу Ивана Грозного. Была большая массовка - одетые боярами артисты сидели за свадебными столами. Съемка одна из труднейших и по объему, и по организации кадра.

Во время перерыва, часа в два ночи, мы сидели за столом и пили чай. Эйзенштейн остановил "боярина" - на его костюме недоставало одной пуговицы. Сергей Михайлович, держа артиста за рукав, стал громко звать: "Лидия Ивановна,

позовите ко мне Лидию Ивановну!" (Это моя сестра, она была главным художником по костюмам.) Встревоженной и торопливо подошедшей Лидии Ивановне он довольно сердито сказал:

- Непорядок в вашем хозяйстве?.. Надо давать взбучку костюмерам. Почему здесь нет пуговицы?

- Сергей Михайлович, этот товарищ сидит в самом конце зала, так что не только пуговицы, а и самого-то его не видно -сказал я с единственной целью успокоить Эйзенштейна. Он очень разгорячился, и мне стало его ужасно жалко.

Эйзенштейн мне ничего не ответил, даже было непонятно, слышал ли он мои слова. Однако я ошибся: отпустив

костюмеров, которые стояли перед ним усталые и понурые, Эйзенштейн сел и совершенно спокойно, как будто ничего не случилось, сказал мне:

- Никогда, дорогой и любимый мой Малюта... Иванович, не вмешивайтесь в мои указания. Я могу вас поставить в неловкое положение, сделав вам замечание, это будет нехорошо и стыдно. Но даже и не это самое главное, - главное в дисциплине и в порядке. Вот вы будете режиссером, вам придется иметь дело с помощниками, а вы их оправдываете и говорите мне: "пуговицы не видно, он далеко". Да, сейчас актер далеко, а через минуту я его возьму на первый план, что же вы тогда и начнете искать костюмера, иголку, нитку и пришивать пуговицу! Да? На съемке должен быть порядок, и все должны быть на своих местах... Зеваете? Я понимаю, это скучно слушать, но в этом залог успеха! Когда-нибудь вспомните, дорогой! Вот если бы, например, мы продумали с костюмерами костюм Черкасова, как его быстрее снимать и одевать, то и не тратили бы дорогих часов на одевание и зашивание.