Павел Басинский - Горький: страсти по Максиму
- Название:Горький: страсти по Максиму
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент АСТ
- Год:2018
- Город:Москва
- ISBN:978-5-17-106998-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Павел Басинский - Горький: страсти по Максиму краткое содержание
В книге насыщенный иллюстративный материал; также прилагаются воспоминания Владислава Ходасевича, Корнея Чуковского, Виктора Шкловского, Евгения Замятина и малоизвестный некролог Льва Троцкого.
Горький: страсти по Максиму - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
– Люди, брат, могут с ума свести, могут! – читаю я на каждой странице. – Мучители!.. Они злее клопов.
По-азиатски, по-татарски свирепы эти лютые русские люди, о которых принято стихами и прозой твердить как о кротчайших смиренниках, жалостливая нежность которых умиляет их самих до восторга.
Вот один из них, задушевный певец (поют-то они задушевно!), набрасывается на доверчиво-влюбленную в него женщину, бьет ее с размаху по лицу, раздевает ее догола и, крикнув ей вдогонку позорное женщине слово, гонит голую по улице к мужу, который искалечит ее, – и все это ни с того ни с сего, просто так, безо всякой причины. Она ползет на четвереньках, как овца, висят ее тяжелые голые груди, она плачет, а про нее говорят “сука” и радуются, что муж искалечит ее.
Одурев от безвыходной скуки, эти несчастные заставляют другого несчастного съесть в один присест, для потехи, десять фунтов ветчины: изощрены, азиаты, в мучительстве! Несчастный жует и жует, на него страшно смотреть, кажется, что он сейчас заглотается ветчиной по горло, задохнется – или заплачет, а его упрекают: опоздал, подлец, на четыре минуты!
И самое страшное – то, что эти люди действительно добры, действительно жалостливы и любвеобильны. Но в чем же, кроме песен, сказалась их жалостливость?
Какие, например, были добрые славянские лица у тех солдат, с которыми в юности познакомился Горький, какую они внушали ему доверчивую, братскую приязнь! И, когда самый добрый из них с такой добродушной славянской улыбкой предложил ему свою папиросу, как же было от нее отказаться?
“Я закурил – и вдруг красное пламя ослепило меня, обожгло мне пальцы, нос, брови; слепой, испуганный, я топтался на месте”, – а добряки хохотали ангельски незлобивым хохотом.
Таких эпизодов у Горького в его последних произведениях множество. Синеглазая, милая, ласковая, благодушная славянская женщина нежно просит кого-то убить ее постылого свекра:
– Пришиби моего-то свинью.
А потом обращается к юноше-Горькому с такой же очаровательной просьбой:
– А, может, ты возьмешься, пристукнешь его? А я бы тебя уж так-то ли поблагодарила.
Певучая, поэтичная, милая, но отравленная нашей азиатской жестокостью! Вот главная болезнь России, открытая Горьким: жестокость. Никто из русских писателей до сих пор этой болезни не замечал. Россию лечили от всяких болезней, только не от этой. Диагноз Горького изумил и обидел всех, даже иностранцев. Когда в Лондоне появилось “Детство”, англичанин Стивен Грэхем стал защищать Россию от Горького и доказывал в “Таймсе”, что, если бы Горький знал и любил Россию, как знает и любит ее он, Стивен Грэхем, он не стал бы так постыдно клеветать на свой святой, патриархальный, благодушный, боголюбивый народ.
Жестокость – вот главный недуг, отмеченный Горьким у русских. Кроме жестокости, Горький открыл в наших душах другую азиатскую болезнь – рабью покорность судьбе, дряблое непротивление року. В статье “Две души” эта русская хворь яростно обличается Горьким, и, конечно, в его повести “В людях” только и слышишь, как все наперебой повторяют:
– Ничего не поделаешь, такая судьба.
– Судьба – всем делам судья.
– Ты на земле, а судьба на тебе.
– Судьба, братаня, всем нам якорь.
И хвалятся своим рабьим терпением:
– Положено господом богом терпеть – и терпи! – говорят со всех сторон мужики с восточным, азиатским фатализмом, и, конечно, Горький не был бы Горьким, если бы не твердил в своей книге:
– Ничто не уродует человека так страшно, как тер пение.
– Терпение – это добродетель скота, дерева, камня. В предисловии к своим “Статьям” Горький пишет:
“Я слишком много вытерпел и принужден терпеть для того, чтобы равнодушно слушать проповедь о необходимости терпения. Я не могу позволить себе учить других сомнительным добродетелям – покорности и терпению. Подобные проповеди органически враждебны мне, и я считаю их безусловно вредными для моей страны”.
Даже когда его любимая бабушка, которую он так прославил в своем “Детстве”, сказала ему: “Терпи, Олёша; ты бы потерпел; терпи”, – он и в ней почувствовал врага. И замечательно: все русские болезни, о которых он говорит в своей повести, именуются теперь у него азиатскими, восточными, монгольскими. Не просто фатализм, а фатализм восточный. Не просто изуверство, а изуверство азиатское. Азия в нашей крови, Азия в нашем быту – вот единственная наша болезнь, породившая все остальные.
Когда повар Смурый хочет кого-то выругать, он говорит: “Аз-зиаты! Мор-рдва! Азиаты!”
“Наши национальные недуги фатализм и мистицизм – зараза, введенная в кровь нам вместе с кровью монгольской”, – повторяет Горький на множестве страниц. Все, что ему в теперешней России отвратительно, оказывается у него азиатское.
“Нам нужно бороться с азиатскими наслоениями в нашей психике, нам нужно лечиться”, – пишет он в статье “Две души”, и, конечно, напишет не раз.
Да, мы лирики, таланты, артисты, песни поем удивительные, о боге говорим виртуозно, но в нашем житейском быту почему же все так сумасшедше бессмысленно? Почему, например, в той квартире, где Горький был помощником кухарки, ход из кухни в столовую лежал через маленький узкий клозет, через который вносили в столовую кушанья, – символ русской чепухи и неустроенности? И все приемлют эту чепуху, как судьбу, и, копошась в невероятном, воистину азиатском зловонии, с факирским азиатским равнодушием к условиям внешнего быта спорят о своем азиатском: о боге, о судьбе, о душе.
Вот эта нехозяйственность, дурацкая неприспособленность к жизни, всё это в нас – азиатское. Горькому не надоело доказывать в десятках рассказов, статей, повестей, из году и год, много лет, что если мы пьяницы, то в этом виновата Азия, если мы лентяи, виновата она же; если мы странники, лишние люди, Обломовы, Онегины, Рудины, опять-таки виновата она; если мы скопцы, изуверы – за все отвечает Азия!
Нет таких мерзостей в русской душе, которых Горький не объяснял бы теперь этой нашей универсальной болезнью, первопричиною всех остальных. И конечно, если наша болезнь – Азия, то наше универсальное лекарство, наша панацея – Европа. “Утешеньишко людишкам” – только там.
Горький вообще мыслит без оттенков и тонкостей. В его художественных образах бездна нюансов, а мысли элементарны, топорны, как бревна, и так же, как бревна, массивны – этакие дубовые, тысячепудовые тумбы; их не прошибешь никакой диалектикой, так они монументальны и фундаментальны; о них хоть голову себе разбей, а их не сдвинешь. Если наша гибель – Восток, то наше спасение – Запад, а если наше спасение Запад, то – к черту всё, что не Запад!
О, Русь, в предведеньи высоком
Ты мыслью гордой занята.
Каким ты хочешь быть Востоком —
Востоком Ксеркса иль Христа? —
Интервал:
Закладка: