Михаил Герман - Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

Александр Владимирович проходил по следственному делу № 249–32 («О контрреволюционной организации фашистских молодежных кружков и антисоветских литературных салонов»). Это дело еще иногда называется «делом Бронникова» (по имени того, кто считался главным организатором), оно затронуло несколько десятков человек. В Ленинграде в марте 1932 года было разгромлено 13 кружков, обвинены были 23 человека.

Юлия Степановна и Владимир Павлович Рейслер. 1882–1883

А. В. Рейслер был участником так называемой Бодлеровской академии, наряду с П. Азбелевым, Б. Ласкеевым, М. Бронниковым. Арестовали его 20 марта 1932 года.

Вел дело следователь А. В. Бузников, сделавший весьма примечательную карьеру. До «дела Бронникова» он вел дело Хармса и дело славистов, позже, однако, заведовал детской секцией «Ленфильма», стал директором фильма «Юность поэта», жизнь закончил в качестве директора школы (!). Его заместителем был некто Федоров. Ниже приводятся выдержки из документов.

Из протокола допроса

Рейслера Александра Владимировича от 22 марта 1932 года, проведенного Уполномоченным 4-го отделения СПО Бузниковым А. В.

Рейслер Александр Владимирович, 1896 г. р., из дворян, сын действительного статского советника, проживающий на В. О. Малый проспект, д. 1, кв. 29, работает на телефонном заводе «Красная Заря», зав. отделом сбыта, женат, жена — Мария Федоровна, сын — Орест, брат Юрий — с 1917 г. в Бессарабии, личный заработок, образование среднее, беспартийный.

Протокол допроса А. В. Рейслера от 9 апреля 1932 года содержит некоторые сведения о семье обвиняемого:

Полученное мною воспитание в среде, в которой я рос и воспитывался (отец до начала революции начальник Московско-Курской железной дороги), заложило во мне идеалистическое отношение к жизни и любовь к старой индивидуалистической культуре. Поэтому советский строй, в корне уничтоживший эти ценности, вызвал во мне недовольство. Этим объясняется и то, что я вошел в антисоветский кружок «Бодлэровская академия», где подвергся соответствующей обработке в том же духе. По своим политическим убеждениям я приверженец демократической республики при условии следующей роли интеллигенции. Успехи советского строительства перерабатывали меня и увлекали: полностью и целиком стать на рельсы советской действительности мне не давало мое участие в антисоветском кружке «Бодлэровская академия». Я понимаю теперь, что моя двойственность нетерпима в современных условиях, и сурово осуждаю себя за нее.

Еще из показаний:

Возникали у нас типичные для технической интеллигенции убеждения о ВЫСОКОЙ И ВЕДУЩЕЙ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, которая, обладая огромным культурным наследством, в условиях ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ ИЛИ МОНАРХИИ НАШЕГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ИДЕАЛА должна будет занять первое руководящее страной место, хотя в настоящий период, благодаря своей раздробленности и разложенности влиянием коммунистов, она не в силах организованно, БЕЗ ВНЕШНЕЙ ПОМОЩИ БОРОТЬСЯ ПРОТИВ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ РЕШИТЕЛЬНО И ВСЕМИ МЕРАМИ.

Из обвинительного заключения:

Азбелев Павел Петрович, Рейслер Александр Владимирович, Ласкеев Борис Федорович

а) будучи монархистами и сторонниками вооруженной интервенции по убеждению и авторами к-р литературных произведений, состояли членами фашистского кружка «Бодлеровской Академии»;

б) вели монархистскую и пораженческую а/с агитацию и пропаганду путем распространения собственных к-р литературных произведений и устных выступлений.

Означенные преступления пред. Ст. 58–10 УК.

Виновными себя признали.

Приговор: лишить права проживания в 12 п.п. и Уральск. обл. сроком на 3 г., с 20.03. с прикреплением <���к определенному месту жительства>.

Дяде каким-то чудом удалось сохранить работу. Но через несколько лет, когда на заводе заговорили о повышении и стали «оформлять секретность», выяснилось, что в его «деле» существует пометка о запрете жить в столицах и крупных городах. Воистину, как сказал когда-то художник Фаворский (за ним приезжал «воронок», но дома его не застали, а потом забыли): «НКВД тоже советское учреждение!» Александр Владимирович поспешно уехал в Орел. Там некоторое время спустя его вновь арестовали и вскоре расстреляли. В Книге Памяти Орловской области указано: «Рейслер Александр Владимирович. Родился в 1896 г. в г. Вильнюсе; диспетчер завода. Проживал: в г. Орле. Арестован в 1937 г. Приговор: расстрелян».

Глеб сгинул в войну. Как и Александр, он был инженером-связистом. Старший же мой дядя — Юрий Владимирович, инженер-путеец, эмигрировал в начале революции. О нем по понятным причинам не вспоминали, и судьба его долго никому не была известна. Но в декабре 2000 года, уже после публикации первого издания этой книги, мне позвонил из Америки Никита Георгиевич Рейслер — сын «дяди Юры» (до революции всех Юриев крестили Георгиями). Разыскал он меня чудом. Прожил очень тяжелую молодость, скитался, но стал инженером, преуспел, отец семейства, благополучный американский пенсионер с обычной смутной российской ностальгией в душе.

Моя мама — младшая в семье. Бабушка «вымолила» еще одну — четвертую — дочь, когда ей было уже за сорок.

Бабушка и вся ее семья после смерти деда жили на Петроградской стороне, на Кронверкском проспекте у Сытного рынка. Их квартира являла собой решительную противоположность нашей. Там стоял терпкий, печальный запах старины (или просто старости), грустный, даже несколько гнетущий и словно бы примиряющий с уходящим навсегда временем. Два инструмента — бехштейновский рояль и беккеровское пианино. Ширмы, бамбуковые этажерки, пуфики и креслица, разные «старорежимные» мелочи, к которым советские писатели нового поколения еще не приобрели вкус. Блекнущие фотографии, японские веера, на полках — черные лаковые японские же шкатулки (покойный муж одной из моих теток — «дядя Ваня» — был моряком дальнего плавания). Чай пили из ужасно мне нравившихся чашек — непривычно суживающихся кверху, разрисованных под севр пастэшками, похожими на маркиз. Нарядность посуды мешала увидеть неуловимую и непривычную мне скудость стола. Это был бедный дом. Мне не было там грустно, но что-то щемило детскую душу.

Бабушка Юлия Степановна постоянно сидела у окна на диване, покрытом чехлом, и слушала через наушники радио — видела она плохо, читать не могла. От нее веяло пронзительной добротой и покоем. Вместе с ней жили мои тетушки — Ольга Владимировна и Юлия Владимировна. Ее, любимую «тетю Юлю», ставшую после революции учительницей музыки, я помню лучше всех — ее необычайно красивые усталые руки профессиональной пианистки, невысказанную нежность ко мне, которую я ощущал и которой всегда радовался. Она закончила консерваторию с золотой медалью в 1914 году и по регламенту должна была быть награждена роялем. В начале войны это правило отменили, и дед в утешение сам купил дочке рояль, тот самый «Бехштейн». Мама рассказывала, как в 1914-м, в первый день войны, громили магазин фирмы Карла Бехштейна в Москве, как выбрасывали со второго этажа драгоценные белые концертные рояли, как «рыдали» они, разбиваясь о булыжники мостовой. А в 1945-м и пианино, и рояль нас выручили. Рояль удалось продать, по-моему, за четырнадцать тысяч рублей — огромные деньги, мы купили самое необходимое, у нас тогда не было просто ничего.