Алексей Фёдоров - Подпольный ОБКОМ действует

Днепровский сгоряча возьми да и скажи:

— Чудак ты, парень! Ведь нам точно известно, что ты комсомолец, что ты у партизан бываешь. А мы — коммунисты, нам во что бы то ни стало надо их найти, иначе немцы… — и Днепровский затянул воображаемую петлю вокруг шеи.

Гриша задумался. Мы не мешали. Видно было — трудно ему. Действительно задача такая, что и многоопытному большевику сразу не решить. Потом-то мы узнали — дело осложнялось еще тем, что вчера партизаны в Припутнях казнили одного предателя, а в хуторе Петровском сорвали немецкую пломбу со склада и унесли в лес восемь мешков муки… Пойди-ка вот теперь и определи, кто эти пришлые: действительно ли коммунисты или подосланные немцами полицаи.

— Вот что, товарищи… Есть в Припутнях голова колгоспу по фамилии Диденко. Вин зараз дома. Он, пожалуй, кое-что вам и скажет… Третья хата злива. Тольки вы не йдить прямо по вулыци, а зайдить з стороны огородив…

Мы с Павлом Васильевичем признали, что Гриша поступил правильно, чем самому решать такую сложную задачу, лучше нас послать к старшему товарищу. Фамилию этого председателя я помнил, встречался с ним. И отправились мы по указанному Гришей направлению.

Но и в Припутнях нам не повезло. Диденко не оказалось дома, еще вчера куда-то ушел. Жена встретила нас ласково, даже чрезмерно, говорила каким-то сладким голосом. Но в глаза не смотрела, слово «товарищ» не произносила, двери хаты не затворяла, садиться не предлагала: по всему видно — боялась нас.

Когда вышли от нее, сказал я Днепровскому:

— Не иначе — принимают нас с тобой за полицаев. Да, паршивое у них, у этих полицаев, положение. А ведь здорово народ партизан оберегает от постороннего глаза. Попробуй, пригрози пистолетом, думаешь, скажет?

— Гриша тут уже, видно, побывал и их предупредил. А мы, два старых дурня, ему и поверили.

Что было делать? Потолкались немного по сельской улице и направились было обратно в Петровское, как вдруг заметили, что возле конного двора толпятся люди. Пошли туда. И что же, там среди местных мужиков и Гриша. Стоит возле своей лошади, а лошадь мокрая от пота. Подозвал я его к себе и, сказать прямо, очень разозлился:

— Что же ты, малый, с нами делаешь? Что же ты это брешешь, водишь нас за нос, будто дурачков?!

— Расстреляйте — ничего не знаю! — с решимостью в глазах и очень дерзко ответил Гриша.

Лицо у него открытое, глаза сверкают — такой и под угрозой расстрела ни слова бы не сказал. Теперь мне стало ясно — он партизан и крепкий, надежный малый.

Я ему на ухо шепнул:

— Я Федоров, секретарь обкома, понимаешь? Мне сегодня же нужно связаться с командиром отряда!

Гриша оглядел меня с головы до ног, тень улыбки Скользнула по его лицу, потом с какой-то преувеличенной серьезностью он сказал:

— Я, товарищ Федоров, сам ничего не знаю. А ось Колы хочете, то тут колхозный счетовод, Степан Погребной, той, може, вам що и скаже.

— Ну, смотри, если опять обманешь!..

Но он, конечно, нас опять обманул. То ли предупредил Счетовода, то ли тот действительно ушел… Жена счетовода сказала:

— Вы, мабуть, Диденку шукаете, он на зибрании старост в школе. Там районный бургомистр прыихал и старост со всех сел созывает.

Зол я был ужасно. Третий день крутимся, и никакого толку. Ведь не выходить же на середину улицы и не орать, что я Федоров, покажите мне дорогу к партизанам! Раньше, когда не надо было, находилось сколько угодно людей, которые меня узнавали, а теперь… Неужели я так переменился? В Припутнях я до войны бывал уж никак не меньше пяти раз… Неужели так не солоно хлебавши возвращаться в Петровское? Право, даже стыдно. И вдруг пришла мне в голову на первый взгляд дикая, нахальнейшая мысль.

— Слушай, Павло, — обратился я к Днепровскому. — Давай-ка мы… Давай-ка мы, Павло, пойдем в школу. Да, да, на собрание старост! Была не была! Уж там-то мы, наверное, кого-нибудь из наших людей увидим… Да и надо же нам когда-нибудь познакомиться с бургомистром, посмотреть на эту сволочь.

Днепровский не сразу ответил. Опасения его были основательные: предприятие рискованное, в случае провала можем поставить под удар всю областную организацию.

— Смотрите, Алексей Федорович, если найдете нужным… я, конечно, от вас не отстану.

Я нашел нужным. Решили в случае чего действовать гранатами. У нас их было по пять штук на брата. Кроме того, еще пистолеты — у меня два, у Днепровского один.

У входа в школу стоял рессорный экипаж на резиновых шинах, запряженный парой довольно сытых, но не подобранных по росту лошадей. На сиденье этого допотопного дрондулета лежали красные диванные подушки. На козлах дремал, закутавшись в тулуп, бородатый старикашка. Экипаж этот, по всей вероятности, был изъят из районного музея.

— Папаша, — обратился я к старику. — Что, староста тут?

Он хитро улыбнулся, подмигнул и с комической важностью произнес:

— Який тоби, хлопче, староста, це сам заступнык районного бургомистра Павло Глебович Гузь прибыл на инспекцию.

В коридоре до самого потолка были навалены пыльные парты. Двери классов закрыты. За одной из них мы услышали голоса и постучались. Вошли преувеличенно смиренно, сняли шапки.

За большим столом, предназначенным, вероятно, для физических опытов, сидел, развалясь в кресле и пощипывая ус, человек лет пятидесяти. Лицо ничем не примечательное, а вот одежда… он, видимо, к ней не привык. Пиджак из черного блестящего сукна, вполне возможно, тоже из музея; вышитая украинская рубашка. А на спинке кресла раскинута меховая шуба. Определенно, тип этот играл роль барина, — если не помещика, то во всяком случае крупного дореволюционного чиновника. Нас он, конечно, добрых пять минут не замечал. Держал перед глазами в вытянутой руке пачку бумаг и важно хмурил брови.

Были тут в комнате еще трое. Толстая девица с поразительно глупым лицом. Напудрена до самых глаз. Она, видимо, исполняла роль секретарши. Но делать ей было решительно нечего. Она рисовала на столе цветочки.

Позади «важного чиновника», возле окна, сидел на стуле пожилой немецкий солдат. Он безучастно посмотрел в нашу сторону, зевнул и отвернулся. Какова была его роль? Охрана или представительство — кто знает? Он скучал.

Четвертым же был, верно, местный человек — ярко выраженный тип старого пьяницы. Налитой нос, чуб, свисающий из-под шапки. Мутные с похмелья глаза. Ничего, кроме желания выпить, на этом лице прочитать было невозможно. Он стоял, опершись руками о стол, ждал, наверное, распоряжений. В общем все это было похоже на глупейший водевиль.

Парт в классе не было, вместо них скамьи, посредине и вдоль стен. В дальнем углу топилась круглая железная печка.

Мы стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Люди эти вызывали во мне брезгливость и вместе с тем горечь.