Маити Гиртаннер - И у палачей есть душа

Я любила философию. За работу, написанную для экзамена на аттестат зрелости на тему «страдание», я получила 18,5 баллов из 20 возможных! [24] В отличие от России, во Франции получить «пятерку» в аттестат зрелости почти невозможно. — Прим. ред . Ободренная доминиканской общиной, я решилась передать эту страсть другим.

Ректор академии Версаль подготовил специальный договор с Министерством народного образования, по которому я преподавала философию ученикам, специализировавшимся в творческих областях, особенно в области музыки, и у которых была из- за специализации сокращена школьная программа, в том числе по философии. Никто из них ни разу не провалился на экзамене.

Так я нашла, неожиданным образом, способ быть полезной.

Благодаря этому меня никогда не одолевала мстительность, тоска по навсегда утерянному прошлому, горечь о недостижимом будущем, зависть к людям, могущим строить свою жизнь, как хотели, ни даже злоба против людей, сломавших мою жизнь.

Мучители лишили меня некоторых способностей, закрыли некоторые горизонты, но новые пути открылись для меня. Мой долг, как и прежде, состоял в том, чтобы наилучшим образом принять сложившиеся обстоятельства и отдать лучшее, что было во мне.

Свидетельствуя о моем опыте, я часто повторяла: я не хочу видеть в своей жизни трагедию. Кто хочет, чтобы его жалели, ничего не сможет дать. Жизнь, замкнутая на себе, не может быть плодотворной. Свидетельство ничего не стоит, если ты представляешь саму себя. Одну страницу моей жизни я перевернула в 1944 году. Следовало написать новую. Я согласилась через столько лет рассказать о пережитом не для того, чтобы получить почетный диплом участника Сопротивления или лавровый венок за мужество. Только, чтобы помочь тем, кто проходит через туннель сомнений, увидеть пламя надежды, чтобы показать прошедшим через унижение, что прощение возможно; ибо суть моей истории в одном: в прощении палача, который снова появился в моей жизни сорок лет спустя.

Жало в моей плоти было не таким, как я думала. Через сорок лет после войны страдание было по-прежнему моим уделом, каждый день и каждую ночь напоминая мне об ограниченности моих возможностей, но дело было не в этом.

Я перестроила свою жизнь. Я хотела через преподавание, через разные виды обязательств, принятых с течением лет, поставить на службу людям оставшиеся у меня способности. Я заново нашла возможность быть счастливой и, надеюсь, давать счастье. Во мне всегда была некая радость, которая, в отсутствие беззаботности, не утратила подлинности. Я всегда была полна жизни, всегда готова свидетельствовать о ее величии и красоте, но во мне всегда оставалось жало, о котором говорит апостол Павел. Оно мешало мне поверить, что я полностью покончила с моим прошлым.

Существовал человек, о котором я постоянно думала. Лео, чей взгляд и голос навсегда врезались в мою память и за которого я ощущала ответственность. Да, ответственность. Я ничего не была ему должна, если не считать плачевного физического состояния, но меня мучила мысль, что этот человек может умереть, запертый в зле, инструментом и соучастником которого он стал. Я хранила веру всю свою жизнь. Вернее, вера меня хранила, оберегала от отчаяния, но он, с ним что сталось? Что он сделал со своей жизнью? Как он судил свои прошлые действия? Я видела только два возможных решения: или он не раскаялся в содеянном зле и рисковал умереть в ослеплении, или в какой-то момент все осознал, и тогда он мог захлебнуться в угрызениях совести.

Мне думалось, что Лео нужно слово извне, чтобы отойти от зла и освободиться. Я имела безумие думать, что на мне лежит особая ответственность, на мне, прошедшей через его смертоносные руки.

Понятно, что с того февральского утра 1944 года я не имела о Лео никаких известий и не стремилась узнать. Читая рассказы о войне, я спрашивала себя иногда, не возникнет ли где случайно его имя, но без особой уверенности. Я постоянно поминала его в молитвах. Я верю в общение святых и была убеждена, что неведомо как для меня Господь найдет средство воздействовать на него. Я желала его спасения так же, как желала победить зло в себе, за которое сама несла ответственность, ибо нет добрых и злых, нет жертв и палачей, святых и грешников. Есть люди, они все отмечены грехом и все могут спастись, если позволят Христу действовать в них или, по крайней мере, имеют такое стремление. С нашей, человеческой точки зрения мы строим иерархию среди людей, лестницу суждений. В глазах Бога никто не значит особенно много, или, вернее, все мы имеем бесконечную ценность в Его глазах. Отсюда наша цена: мы не стоим того, чего стоят наши заслуги, мы стоим столько, сколько любви вложил в нас Бог, в Лео, как и в меня.

Начиная с 1944 года, я постоянно испытывала огромное сострадание. Почти через полвека, готовясь к документальной съемке, я перечитала, вместе с иезуитом Мишелем Фарином Евангелие от Марка.

Повторяя слова Иисуса об Иуде, после того как тот предал Его: «Лучше бы этому человеку не родиться» [25] См. Мф 26:24 или Мк 14:21. , — я поняла, что речь здесь не о проклятии, а о сострадании. Он печалился о том, куда может зайти один из тех, кого Он избрал апостолами. Это то, что я чувствовала по отношению к Лео: печаль при виде грязи, в которую может зайти жизнь, сбившаяся с пути. Сострадание перешло в желание простить. Безумное, почти навязчивое желание, тем более безумное, что я считала невозможным его конкретизировать. Через много лет, когда это желание стало почти привычным и обыденным, я спросила себя: «Действительно ли я простила? Поистине ли?» Лео был далеко, шансов встретить его практически не было, поэтому чего стоило утверждение, что я его простила? Что от себя я в это вложила? В конце концов, немного. Вот почему встреча весной 1984 года, о которой я рассказала в начале книги, меня потрясла. При этом невероятном событии Господь поймал меня на слове. Поскольку мои пальцы больше не могли бегать по клавишам, я поняла, что прощение — это партитура, разыгрываемая в четыре руки с Господом. Без Него, без постоянного ощущения Его присутствия рядом я не вынесла бы потрясения от этой встречи через сорок лет. Но Он, Всемогущий, избрал ограниченные существа, бедных грешников, чтобы соединиться с людьми. И сегодня я ощущаю это все так же живо, и это дает мне мир и радость. Через двадцать лет после того, как я дала прощение Лео, жизнь моя близится к концу, меня покидают последние силы, но неповторимая благодать по-прежнему озаряет меня. Пусть этот свет отныне передается от сердца к сердцу. Мне же, в которой обитает вера в Того, Кто меня создал, всегда вел и сегодня ожидает у Себя, остается только прошептать молитву старца Симеона, встретившего младенца Иисуса в Иерусалимском Храме: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля» (Лк 2:29–31).