Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

– Вы в этом уверены? – тревожно спросил кто-то.

– Абсолютно! – беззаботным тоном подтвердил Энгельс. – Как и в том, что при первом же западном ветре, который пригонит огромный флот, цены еще более стремительно полетят вниз, безжалостно разрушая все попытки взвинтить их.

– Значит, нам надо молить бога о восточном ветре? – спросил Трост.

– Все предприниматели Манчестера, кроме вас, сударь, – Энгельс легко повернулся на каблуках к вопрошавшему, – уже давно забыли все другие молитвы.

Трост что-то хотел ответить, но в это время, довольно бесцеремонно оттолкнув его, в самую середину столпившихся фабрикантов и кузнецов ворвался небольшого роста тщедушный человечек и перепуганно затараторил:

– Вы слышали, господа? Вы слышали?.. Вчера в Фейл-суэрте рабочие повесили чучело своего фабриканта Лидла!..

– Кто вам сказал? – перебил тщедушного вестника Поттер.

– Да сам Лидл! Он здесь, вон стоит!

Все посмотрели в сторону, куда указывал человечек. Шагах в пятнадцати в окружении нескольких биржевиков стоял сухопарый элегантный джентльмен и что-то рассказывал, его слушали внимательнейшим образом.

– Вот человек и прославился, – тоном отчаянного завистника сказал Энгельс.

– Как можно над этим шутить! – возмутился тщедушный. – Вчера они повесили чучело Лидла. А вы уверены, что завтра они не захотят продолжить эту ужасную игру? Вы уверены, что завтра они не повесят чучело Пальмерстона, а послезавтра?!

– Я уверен в том, – Энгельс сверху вниз добродушно посмотрел на человечка, – что долго пробавляться чучелами рабочие не станут.

– Что?! – у тщедушного задрожала челюсть. – Вы допускаете мысль… – дальше он говорить не мог.

– Вполне допускаю, – Энгельс кивнул головой. – Но утешением тут может служить другая мысль: если правильна пословица «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», то правильно будет сказать и наоборот: кому суждено утонуть, того не повесят. Так как многим из присутствующих сейчас в этом зале предстоит утонуть в волнах кризиса…

– Оставьте, господин Энгельс!

– Но разве это не правда? Разве уже не утонули около двадцати фабрикантов в нашей шелковой промышленности? Разве не пошли на дно Беннок, Туэнтимен и Ригг? А за границей! Шрёдер – в Гамбурге, Хаймендаль, Линде, Трапненберг – в моем родном Вуппертале. В Вене обанкротились сто пять фирм. В Америке картина еще выразительней… Ясно, что этим людям уже никак не грозит опасность быть повешенными. Кто же вешает утопленников!

– Ах, лучше бы вас не слушать! – в сердцах воскликнул до сих пор молчавший Джемс Тернер, очень богатый шестидесятилетний фабрикант, член парламента. – Я хочу узнать у господина мэра, правда ли, что в последнее время в нашем городе были случаи грабежей и даже – страшно сказать – убийств.

Поттер ответил не сразу, видимо, ему не очень-то хотелось говорить на эту тему, но потом, приняв во внимание, что находится все-таки в своем кругу, он выдавил из себя:

– Да, господа, такие случаи имели место. Более того, я не хочу от вас скрывать, что число их день ото дня растет…

– Странно, если бы дело обстояло иначе, – сказал Энгельс. – Ведь безработных становится все больше. Сперва они лишь бродят по улицам и нищенствуют, но потом им приходит в голову вполне естественная в их положении мысль: а не позаимствовать ли у братьев во Христе – купцов и фабрикантов, когда они встретятся в темном переулке, некую толику их накоплений?

В это время в дверях зала появился Ричард Кук, один из совладельцев огромной текстильной фабрики на Оксфорд-род. Он окинул взглядом публику и, почему-то остановив свой выбор на группе, в которой стоял Энгельс, подошел к ней.

– Господа! – с вызовом бросил Кук, и от него пахнуло вином.

«Прийти на биржу в подпитии? И в такое время? подумал Энгельс. – Этого с английскими деловыми людьми, вероятно, не случалось еще от века».

– Господа! – повторил Кук. – Мы распродаем своих охотничьих лошадей и собак. Гончих уже продали, остались сеттеры. Кто купит? Уступим по дешевке…

– Сударь! Что вы говорите!.. – развел руками Поттер.

– Не верите? Мой брат Дэвид уже рассчитал всех слуг и покинул свой дворец, чтобы отдать его внаем. Кому нужен дворец? Вы мне не верите? Берите дворец! Жалеть не придется…

– Я лично верю вам вполне, – сказал Энгельс и, полуобернувшись к Тернеру, вполголоса добавил: – Вот вам еще один из тех, кому уже не грозит быть повешенным.

Оборачиваясь, Энгельс заметил человека, показавшегося ему знакомым. Он вспомнил, что этот человек в течение всего разговора был здесь, неподалеку, но Энгельс почему-то так ни разу и не вгляделся в него. Сейчас же, едва бросив еще один, мимолетный, но внимательный взгляд, он сразу понял, кто это: да шпик же, карауливший его утром! Значит, он слышал весь разговор, все доводы и все предсказания Энгельса!.. Ну и что? Если ты не побоялся высказать все это в присутствии члена парламента и мэра, то что тебе жалкий шпик! Плевать на него.

По залу прошло какое-то быстрое, тревожное движение, послышались приглушенный говор, вскрики, несдержанные проклятия.

– Что такое? В чем дело?

– Господа! – дрожащим, словно предсмертным голосом произнес кто-то рядом. – Цена фунта хлопка сорта мидлинг упала до семи пенсов…

Краснолицый Поттер побледнел и стал от этого сразу каким-то неузнаваемым.

– Черт подери! Неужели вы были правы, Энгельс? – бросил он и куда-то ринул свою тушу – видимо, туда, где можно проверить полученное известие.

Вслед за мэром рассеялись и остальные. Шпика нигде не было видно. Энгельс снова решил пройтись по залу и понаблюдать.

– Семь пенсов, семь пенсов… Что же теперь будет?..

– Французские фабриканты обращаются со своими рабочими так бесцеремонно, будто никогда не бывало революции.

– Сэр, чья бы корова мычала…

– Десять и три четверти пенса, сударь вы мой, – это хорошая цена за фунт пряжи. Больше я дать не могу.

– Позвольте, но я продавал за четырнадцать и даже четырнадцать с половиной.

– Это было вчера.

– Ну давайте одиннадцать с четвертью, и по рукам.

– Такую цену давали утром, а сейчас уже близится полдень. И, надеюсь, вы слышали, сколько теперь стоит фунт мидлинга. Мидлинга!

– Хорошо. Ваша взяла.

– Десять и три четверти?

– Да, да, чтоб вам провалиться…

– Еще месяца три – и пляска, мой милый, начнется вовсю..

– Человек, бывший в Ливерпуле в понедельник, уверял меня, что на тамошней бирже лица вытянуты в три раза больше, чем здесь.

– Скоро все английские бизнесмены станут похожи на лошадей.

– На загнанных кляч, с вашего разрешения…

– Старина Брей, в отличие от многих, еще сохранил чувство собственного достоинства и потому вовсе не предлагает своего товара, видя, что никто ничего не может продать.