Алексей Рыбин - Рядом со Сталиным. На службе у вождя

Сталин был одет в полувоенную форму: наглухо застегнутая куртка, шаровары защитного цвета, сапоги.

Я впервые близко увидел Сталина.

До этого мне приходилось видеть его только издалека: на торжественных заседаниях, во время парадов, на трибуне совещаний. И всегда этот образ возникал в ассоциации с теми многочисленными портретами, скульптурами, фотографиями, которых много было повсюду. Теперь же передо мной Сталин находился совсем близко, я мог протянуть руку, чтобы дотронуться до него. Многие сейчас хотели быть на моем месте, чтобы вот так близко смотреть на человека, на одного из тех немногих лиц, которые совершили великие дела, составившие целую полосу в истории человечества…

Выступление Сталина было всегда событием. Его выступления всегда ждали. А когда он говорил, все слушали его очень внимательно, с захватывающим интересом, чуть ли не благоговейно. Его речи не были насыщены набором красивых оборотов и фраз. Это были речи, которые зажигали слушателей, зажигали их сознательно и разумно действовать так и идти туда, и решать задачи так, как начертала партия. Он всегда оставался сдержанным в словах, но эти слова были простыми, ясными, понятными. Они содержали такую большую логику, глубину, огромную внутреннюю правду, что их трудно было не понять, не подчиниться, не выполнить их. Сталин непроизвольно привязывал к себе, убеждал и потрясал содержанием своих речей…

После разговора с Анцеловичем Сталин подошел ко мне.

— Так вы Чадаев?

— Да, я, Иосиф Виссарионович, — робко ответил я.

— Вот что: на Карельском перешейке после ухода финнов остались разрушенные предприятия, склады, жилые дома, а также трофейное имущество. Вы поедете туда с группой работников и возьмете все это на учет. Определите и порядок использования трофейного имущества. Понятно?

— Понятно, — ответил я.

Я в упор смотрел на Сталина. Глаза у него были несколько прищурены и придавали ему ироническое выражение. Мне показалось, что, когда он говорил со мной, в его взгляде, в чертах лица скользила чуть заметная улыбка. Мне показалось также, что Сталин как-то тепло посмотрел на меня и улыбнулся. Я был на седьмом небе. Лицо мое сияло. Я был безгранично счастлив.

— Следует помнить, — сказал Сталин, — что из этой работы мы должны извлечь не только ценность, но, главное, сохранить от расхищения народное добро и разумно использовать его. Помолчав немного, Сталин добавил:

— Надежных людей возьмите с собой. Но мы прежде всего на Вас надеемся. У толковой головы сто рук.

Я понял, что у Сталина сложилось обо мне положительное мнение. В эту минуту мне радостно было ощущать его доверие.

Сталин посмотрел в сторону Молотова. Последний тут же присел к краю стола и стал писать решение Совнаркома об утверждении Комиссии по учету и определению использования трофейного имущества.

Сталин снова обратил на меня свой взор и сказал:

— Зайдите к Ворошилову и получите от него дополнительные указания.

— Хорошо, — произнес я и что-то еще добавил. Когда сердечно желаешь что-то сказать, обычно говоришь не то, что на уме.

С просиявшим лицом я вышел из комнаты. Во мне появилось даже какое-то чувство полета, словно прирастили крылья. Я был чрезвычайно горд и доволен, что получил задание лично от Сталина. И мной владело только одно желание — как можно лучше выполнить задание…

— Сталин обладал очень сложной и своеобразной чертой характера, — рассказывал Яков Ермолаевич. — Ее приходилось редко видеть у других лиц. Иногда при хороших делах, при удачном развитии событий его настроение было прямо противоположно происходящему: он был замкнут, суров, резок, требователен. А когда на горизонте сгущались тучки, когда события оборачивались неприятностями, — он был настроен оптимистически. Именно такое настроение у Сталина было в первый период войны, когда наша армия отступала, один за другим переходили в руки врага города, а Сталин был выдержан, невозмутим, проявляя большую терпимость, как будто события развиваются спокойно и безоблачно.

Чем это можно объяснить? Очевидно, тем, что если бы Сталин стал демонстрировать пессимизм или какое-то уныние, то это удручающе подействовало бы на других, внесло бы растерянность. Его сила была в положительном влиянии на окружающих, в безусловном доверии, которое он вселял, в твердости его характера. Он проявлял непререкаемую волю в делах, заставлял людей верить в свой талант, мудрость, силу, вселяя в них энтузиазм и пафос борьбы.

Кто имел счастье работать в непосредственной близости к Сталину, видел, что он смело брал на себя ответственность за принятие тех или иных решений, за действия на фронте и в тылу.

Внешне он был спокойный, уравновешенный человек, неторопливый в движении, медленный в словах и действиях. Но внутри вся его натура кипела, бурлила, клокотала. Он стойко, мужественно переносил неудачи и с новой энергией, с беззаветным мужеством работал на своем трудном и ответственном посту.

Сколько бессонных ночей, сколько часов сверхнапряженной работы должен был потратить этот человек, чтобы через какие-нибудь шесть месяцев после победоносного наступления врага остановить его и погнать назад!

— А трудно было работать рядом со Сталиным? — спросил я однажды Якова Ермолаевича. — Как проходили у него заседания?

— Хочу сразу же отметить, — сказал Чадаев, — что мне довелось трудиться рядом с товарищем Сталиным на протяжении длительного времени, присутствовать на совещаниях и заседаниях, которые он проводил, а также при его встречах с нашими руководителями, военачальниками и телефонных разговорах. Мне приходилось много раз получать лично от товарища Сталина различные задания и поручения. Работать рядом с ним было, конечно, почетным и ответственным делом, и мы (а я возглавлял не только аппарат Управления делами, но и секретариат СНК) трудились не покладая рук. Приходили на работу к 10 часам утра, а возвращались домой в 3–4 часа ночи. Особенно стало нелегко с началом Великой Отечественной войны, когда объем работы резко возрос. Мне приходилось по вызову то и дело заходить в приемную Сталина или в кабинеты девяти заместителей Председателя Совнаркома за получением заданий. Исполнялись поручения и секретарей ЦК ВКП(б).

Сталин обычно интересовался, через какое время будет подготовлена требуемая справка или какой-либо другой документ. Обычно он соглашался с предлагаемым исполнителем реальным сроком. Более того, если срок выполнения в силу объективных причин требовалось несколько продлить, то необходимо было заблаговременно попросить у Сталина отсрочку. Он, как правило, с пониманием относился к подобным просьбам. Но не позавидуешь тому, кто не выполнил бы сталинское поручение в установленный срок.