Азарий Плисецкий - Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Борис всегда был любимцем красивых женщин. Был у него роман с прекрасной Эльзой Леждей, знакомой всем по телесериалу «Следствие ведут знатоки». А первой женой Бори стала балерина, солистка Большого театра Нина Чистова, которая родила ему сына Сашу. Саша пошел по стопам отца — стал художником. Благодаря ему количество Мессереров многократно увеличилось, ведь он отец семерых замечательных детей, внуков Бориса. Старшие Борины внучки — Аня и Маша — стали балеринами.

С Ниной Чистовой Борис прожил недолго. После нее были другие пассии. А потом в его жизни возникла Белла Ахмадулина.

Был у Бориса приятель, очень хороший художник, замечательный книжный график Владимир Медведев. Очаровательный человек с невероятным чувством юмора. Мы познакомились с Медведевым через Бориса и очень подружились и с ним, и с его супругой Олей Никулиной, дочерью писателя Льва Никулина. Вместе ездили отдыхать в Крым и Судак. Однажды в этой компании появилась Белла. Ее все называли Белкой. С пристрастием обсуждались ее многочисленные замужества — Евтушенко, Нагибин, Кулиев.

Ее стихов я тогда, признаться, не читал, однако, несмотря на шапочное знакомство, впечатление Белла произвела на меня грандиозное — совершенная красавица с невероятной притягательной силой.

На свадьбе Бориса и Беллы я был свидетелем. После регистрации мы загрузились в мою черную «Волгу» и направились на Поварскую. Настроение у всех было приподнятое, я немного отвлекся и превысил скорость. «Волгу» тут же остановил инспектор ГАИ и, не желая принимать в расчет радостные обстоятельства, сделал прокол в талоне моих водительских прав. Этот прокол стал отметкой свадьбы Мессерера и Ахмадулиной — 12 июня 1974 года.

Белла всегда относилась ко мне удивительно ласково. Может, жалела? Я оставался младшим братом для Майи, Алика, и в семейном кругу нет-нет да садистски всплывало, как старшие дети — каждый на свой лад — меня шпыняли. Белла, слушая подобные истории, шутливо выступала в свойственной ей роли правозащитницы: «Зато посмотрите, в кого Азарик теперь превратился».

Между нами произошло то, что французы называют coup de foudre — вспышка. Это не обязательно о любви. В целом о молниеносном взаимном притяжении. Чем больше мы с Беллой общались, тем сильнее привязывались друг к другу. Где бы я ни танцевал, ставил спектакли, давал мастер-классы, трижды в год прилетал в Москву. И обязательно 10 апреля — на день рождения Беллы.

Именно мне в числе первых поклонников своего таланта она дарила каждую новую книгу с неизменным стихотворным посвящением на форзаце. Таких посвящений скопилось немало. Одно из них, связанное с ее любимым Булатом Окуджавой, с гордостью привожу здесь:

Прекрасные отношения сложились у Беллы с Майей. Как-то у Беллы спросили:

— Что вам нравится в Майе Плисецкой?

Она ответила с непередаваемой своей интонацией:

— Понимаете, у нее… шея…

И все. А что еще можно добавить к этой характеристике?

Белла ходила на все Майины спектакли. Разумеется, в технике она не разбиралась, но безошибочно улавливала индивидуальность танцовщика, как и в жизни, болезненно реагировала на сценическую банальность. Однажды у Майи был вечер в Большом. Кармен танцевала одна из балерин Большого театра. Я спросил Беллу:

— Как тебе ее исполнение?

— Любить ее можно. Убивать не за что.

Молниеносная реплика, заменяющая любые профессиональные многословные рецензии.

Белла часто приходила к нашей маме и подолгу слушала ее рассказы. Помнится, огромное впечатление произвел на нее рассказ о записке, которую мама выбросила из окна теплушки, направлявшейся в Акмолинск, а стрелочница, проследив глазами за падающей запиской, одним кивком дала понять перепуганной узнице, что передаст этот клочок бумаги по назначению. Белла настолько живо представила себе эту картину, что сама невольно очертила взглядом траекторию несуществующей записки.

Мама очень трепетно к ней относилась и однажды, увидев Беллу в очередной раз в нетрезвом виде, даже осмелилась спросить:

— Беллочка, зачем же пить?

На что Белла со свойственной ей искренностью ответила:

— Рахиль Михайловна, я пробовала не пить — и писать перестала.

Она комментировала доверительные отношения с собственным организмом, спрашивая его: «Хочешь выпить?» «А он говорит: „Вроде нет“». Иногда она вопреки его желанию настаивала на своем, чем вызывала гнев Бориса. Он, называя Беллу «дракошей», частенько наблюдал, как она оправдывает это свое прозвище, если ей идут наперекор.

Будучи человеком светским, Борис с радостью принимал всевозможные награды, любил, когда его имя на слуху, чего категорически не переносила Белла, укорявшая его за эту слабость. Ей это претило. Она сама была равнодушна к славе и отличиям и от власти держалась на расстоянии. Однажды я позвонил Белле, чтобы сообщить, что опаздываю на встречу, поскольку движение перекрыто.

— Сегодня 7 ноября, — напомнил я ей.

— Ой, я и забыла — у них же сегодня праздник.

Одна фраза — и все понятно.

Белла была уверена, что отвечает за мать, которая работала в органах госбезопасности. Очень волновалась за Солженицына, вступалась за него… Помните, как у Пастернака: «Я чувствую за них за всех»? Белла действительно за всех переживала. Например, за свою соседку, княгиню Мещерскую, которой внезапно отключили телефон. Княгиня, лишившаяся после революции всего имущества, занимала крошечную дворницкую на Поварской, 20. Будучи уже очень пожилой, она волновалась, что не сможет в случае необходимости вызвать «скорую помощь». Разгневанная Белла фурией влетела на чердак в мастерскую Бориса, схватила телефон, набрала номер справочной и спросила… телефон КГБ. Борис не успел опомниться, как услышал возмущенный голос Беллочки:

— У дамы многих лет отключили телефон! Там, конечно, копают во дворе, но мы думаем на вас! Кто я? Я Ахмадулина!

Борис был в бешенстве.

— Зачем ты себя назвала?! — негодовал он.

На что Белла растерянно отвечала:

— А как я еще могла назваться, если я действительно Ахмадулина?

К слову, телефон княгине включили буквально через несколько минут после звонка.

Борис, несмотря на свою загруженность, бесконечно занимался Беллой. Несколько раз помещал ее в Боткинскую больницу, что позволяло ей какое-то время вести более здоровый образ жизни. Он одевал ее, выводил в свет, порой вызывая на себя бурю ее негодования, поскольку часто выступал в роли буфера, смягчая неизбежные последствия Беллиной зависимости.