Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… Советские солдаты России

Спускаюсь вниз, вхожу в кабинет. Тут и наш капитан подошёл. Из окна слышу: в городе стрельба автоматная, очереди беспорядочные кругом. В кабинете сидит капитан польский, командует нам: «Сдайте оружие!». Я: «Не вы выдавали, не вам мне его и сдавать». Поляк: «Я должен одного из вас убить за двух пулемётчиков». Тут капитан из автобата струсил и оружие сдал. Видно было, что он и мной готов был пожертвовать, только бы самому выжить… А я взвёл пистолет (это был ТТ), навёл на польского капитана и говорю: «Малейшее движение — и первая пуля твоя, а вторая — моя. Стреляю на любое движение вокруг». Рядом стояли два польских автоматчика, они сразу на меня автоматы навели.

Началось всё часов в семь вечера. До одиннадцати мы держали друг друга на прицеле. Когда стало ясно, что я сдаваться точно не буду, поляк позвонил и вызвал советского коменданта. Тот приехал часа в три ночи. Говорит: «Я три дня как комендант и живой ещё. До меня никто даже трёх дней не прожил». Убивали поляки русских…

Я коменданту говорю: «Договаривайтесь, как хотите, но нас отпускайте». Поговорили они, поговорили — поляк автоматчиков убрал. Я ему: «Иди вперёд. Пистолет я навёл тебе в затылок. Малейшее движение — и прикончу». Выходим, смотрю — наших солдат окружили поляки, человек пятьдесят. А наши выдернули чеку из гранат и стоят кучей. Говорю капитану: «Дай команду, чтобы твои ушли». И действительно, поляки ушли. Тут наши стали вставлять чеку в гранату. Не все сами справились (руки затекли, столько времени гранаты держали!), стали помогать друг другу. Посадил я капитана к нам в кабину в середину между мной и водителем, поехали. Он: «У меня дети маленькие…». И как только мы выехали за город, я его отпустил. И вот что интересно: когда он понял, что может уйти свободно, то говорит: «А я бы тебя точно расстрелял…».

Капитан из автобата был очень недоволен, что я поляка отпустил. Я даже за ним смотрел внимательно, чтобы он в поляка не выстрелил. Думаю, он хотел свидетеля своей трусости уничтожить. Такого «геройства», когда ты расстреливаешь людей, а самому тебе не грозит опасность, я никогда не понимал.

В Белоруссии мы были месяцев пять. Всего туда пригнали несколько тысяч машин. Только разных марок машин было сорок девять! Вытащишь пучок проводов — ничего не понятно! Я сидел и часами разбирался. И в конце концов я все машины сдал! Хоть я нигде и не учился, но технику очень любил и с детства с ней возился. Командиры деньги предлагали — ни разу ни рубля ни с кого не взял. А если надо было ребят подкормить немножко, то сам — за руль, кого-то наверх сажаю, чтобы деньги собирал, и пассажиров набираю. На эти деньги удавалось солдат дополнительно подкормить.

Пока мы машинами занимались, дивизию нашу расформировали. Кто поехал туда — возвращаются обратно уже все уволенные. А комбат говорит: «Я остался. И тебя оставляю с собой». В Германию обратно уже никого не пропускали, но мы с ним всё-таки проехали. Кадровик дивизии, подполковник Демченко, забрал у меня удостоверение личности: «Ты уволен. Чтобы завтра убыл! Если не убудешь, мы тебя арестовываем как дезертира». К коридоре меня встречает начфин: «Дай книжку, я посчитаю, сколько у тебя талонов». На следующий день прихожу к нему, а он: «А у вас талонов не было!». И оказался я в Германии в декабре 1945 года в пилотке, в хэбэ и плащ-накидке без талонов на питание, без удостоверения личности… Прихожу в квартиру, где жил, — там ничего нет, даже грязные носки забрали. Но это оказалось не самое страшное. Выяснилось, что кадровик меня и ещё несколько офицеров уволил под предлогом отправки в венерический госпиталь. Прихожу к кадровику с вопросами. Он даже слушать не стал: «Немедленно убирайся!». Куда ехать, что вообще делать — непонятно…

У меня были знакомые, репатриированные. Дали они мне гражданскую одежду. Я переоделся и поехал в Потсдам, где стоял штаб Группы наших войск. Пошёл к начальнику Управления кадров автобронетанковых войск, но на КПП не пропускают! Повезло — один часовой оказался из Оренбурга. Я ему: «Ну отвернись на секунду, я через забор перемахну!». Он так и сделал, я перемахнул — и к кадровику. А он не принимает! Уже в девять вечера выходит из кабинета, день закончился. Я к нему: «Товарищ генерал, только вы решить можете!». Показываю отличную характеристику, которую дал мне комбат, в которой он просит назначить меня к нему в батальон. Но у меня удостоверения-то нет. Как проверить? И партбилета тоже нет… Единственное, что было при себе, — это орденская книжка.

Генерал меня выслушал и пишет распоряжение, чтобы меня в гостиницу устроили, чтобы покормили… Говорит: «Завтра приходите». Прихожу и встречаю в коридоре моего комбата! Генерал нас уже двоих выслушал и в своих документах фамилию кадровика дивизии Демченко зачёркивает, а мою фамилию вписывает. Говорит: «Езжай к Демченко, забери удостоверение личности».

Приезжаю, а Демченко уже всё знает, у него на глазах крокодильи слёзы: «Так у менэ же дити!..». А я ему говорю: «А ты мне какую судьбу приготовил? Что я тебе плохого сделал? Ты же меня лишил всего: ни учиться не могу, ни работать. Вообще никуда меня не возьмут с твоей характеристикой венерической. Правда же должна быть! Как ты мне сделал, так тебе и вернулось!».

Потом до увольнения я пережил пять расформирований. И пять раз меня, беспартийного, держали, не увольняли. При расформировании столько материальных ценностей передвигалось! Но я никогда себе ничего не взял. Пришло время и мне увольняться. Сдаю должность Коле Корниенко. Он говорит: «Ну вот теперь я мяса наемся!». Говорю: «Коля, так ведь в мясе кости есть! Можно подавиться…». И через год они подавились… Я их два-три года как-то держал в руках. А после меня совсем они распустились. Их кого без пенсии уволили, а кого-то вообще посадили.

Много чего после войны пришлось мне в жизни пережить. Работал и директором Парка культуры и отдыха, и военруком в школе, и в коммерческих структурах. Но, как и на фронте, никогда и нигде ничего, кроме положенной зарплаты, себе не брал. Поэтому мне очень больно вспоминать встречи с бандитами и грабителями. Я их никак не могу понять!

Ехал я как-то летом на 127-м автобусе от метро Петроградская. Только вошёл — слышу женский крик: «Помогите, помогите!..». Посмотрел — какой-то парень зажал молоденькую девушку, она вырваться от него не может. Оглянулся — в автобусе народу много, мужчин человек восемь. Из них двое — офицеры в форме, капитаны. Но все сидят, нагнувшись, делают вид, что не слышат. Никак не реагируют.

У меня левая рука была сломана, в гипсе на повязке висела. Встал между девушкой и бандитом. Думаю: «Ну хоть старика-то со сломанной рукой не тронет, отстанет». Тут вижу, что женщины крутят пальцем у виска. Мне показывают: я дурак, что связался. От девушки парень отцепился, но ко мне прилип, угрожать стал! Ехали, ехали… Тут места освободились. Сажусь, а он слева уселся. Прижимает меня к стенке автобуса и шипит: «Сейчас я тебя прикончу…». А одна рука у него в кармане. Что-то у него там было, нож — так это точно, уж очень уверенно он держался. И у меня вдруг такая ярость в душе поднялась! Во-первых, злость на военных. Ну ладно, девочку от грабителя не защитили. Но хоть за старика-то заступитесь! А во-вторых, когда бандит мне сказал, что прикончит меня, мысль мелькнула: «Фашистов на фронте не боялся, неужели этой мрази испугаюсь!». Но что делать: рука сломанная. Что с одной рукой можно сделать? Но придумал — локтем загипсованной левой руки двинул ему в область виска! Влепил от души, чтобы надёжно было. Но, похоже, силу удара не рассчитал — он вылетел с сидения и растянулся в проходе. А тут как раз остановка «Серебристый бульвар». Все мужчины из автобуса выпрыгнули…