Наталья Старосельская - Каверин

На высоте человеческого роста высечены следующие слова:

„Здесь покоится тело капитана И. Л. Татаринова, совершившего одно из самых отважных путешествий и погибшего на обратном пути с открытой им Северной Земли в июне 1915 года.

Бороться и искать, найти и не сдаваться“».

И сегодня, хотя совсем иные времена на дворе, читая эти строки, испытываешь волнение: представляешь себе, какими глазами читали их в 1944 году, когда вышла вторая книга романа, а до конца войны оставалось совсем немного времени; и размышляешь о том, каким высоким предназначением наделены все мы свыше от рождения… Конечно, ощущение это отдает сентиментальностью, но отказываться от нее почему-то совсем не хочется…

Обратимся вновь к «Словарю литературоведческих терминов», на страницах которого понятия «романтизм» и «романтика» рассмотрены в отрыве одно от другого (что представляется справедливым, потому что они совсем не обязательно совпадают). В качестве одной из важных черт романтики названо то, что в подобных произведениях она «непременно исходит из жизненных принципов самого художника, выявляет отношение художника к тем или иным сторонам жизни».

И здесь для нас становится знаменательным каверинское восприятие романтики, которую, хотим мы того или нет, Вениамин Александрович освоил и усвоил именно тогда, когда писал первые рассказы, увлекаясь порой значительно больше формой, нежели содержанием. Оно всё более отчетливо просвечивало через причудливо сплетенные сюжетные линии, окрашенные постепенно преодолеваемым заимствованием у немецких романтиков. Это восприятие ощущается в «Исполнении желаний», когда Николай Трубачевский расшифровывает пушкинские строки и когда находит в себе силы противостоять искушению славой — нечестной, слишком легко добытой. И в «Двух капитанах», где романтизм Вениамина Каверина приобрел те определенные и высокие черты, которые и реалистические краски сгустили, и во многом по-новому заставили играть…

К этому призывала сама эпоха, но для кого-то воплощение ее романтических черт стало необходимостью, в какой-то степени вынужденностью «угодить» требованиям крепнущего социалистического реализма любой ценой, а для кого-то — обретением собственного голоса, собственной темы не только творчества, но и жизни.

В 1941 году Вениамин Александрович Каверин напряженно работал над вторым томом «Двух капитанов», но начавшаяся Великая Отечественная война прервала работу — как и многие другие писатели, Каверин стал корреспондентом: писал новости с фронтов, очерки и рассказы о трагических и героических событиях, многие из которых отличались неподдельным романтизмом, подлинным пафосом борьбы с фашизмом. Защищалась не только идея — защищалось то противостояние Добра и Зла в пользу Добра, которое, как говорилось уже, было для Вениамина Каверина определяющим, своего рода нравственной опорой его творчества.

Но мысль о возвращении к «Двум капитанам» не оставляла писателя, это она и сподвигла Каверина на обращение к редактору «Известий» с просьбой отправить его именно на Северный флот — быть ближе к захватившим его событиям, узнать и понять характеры сегодняшних героев казалось Каверину необходимым.

«Именно там, среди летчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Мне стало ясно, что облик героев книги будет расплывчат, неясен, если не рассказать о том, как они перенесли тяжелые испытания войны и победили.

По книгам, по рассказам, по личным впечатлениям я знал, что представляла собой в мирное время жизнь тех, кто, не жалея сил, самоотверженно трудился над превращением Крайнего Севера в гостеприимный край — открывал его неисчислимые богатства, строил города, пристани, шахты, заводы. Теперь, во время войны, я увидел, как вся эта энергия была брошена на защиту родных мест. Мне могут возразить, что в каждом уголке нашей страны произошло то же самое. Конечно да, но суровая обстановка Крайнего Севера придала этому повороту особенный характер» («Освещенные окна»).

Работая над романом «Два капитана», Вениамин Александрович Каверин «окружил себя книгами по авиации и истории Арктики», то есть строил свою работу как когда-то над первыми «переходными» произведениями — «Концом хазы» и «Скандалистом», по примеру своих старших товарищей-«серапионов», погружаясь в атмосферу совершенно нового для него мира (в случае с «Концом хазы») с помощью газетных статей и заметок, уголовных дел и собственных наблюдений. В «Скандалисте» Каверин описывал уже знакомую ему университетскую среду и характеры. Тем не менее необходимым оказалось для писателя «ходить с записной книжкой» за своими главными героями, порой вставляя в литературный текст их живую речь — цитаты из докладов, рассуждения на общие темы.

Так же произошло и с «Двумя капитанами» — только почерпнутые из книг и статей знания, только реальные истории, художественно переработанные и сплетенные в этом романе, не могли дать полноты впечатления, того «эффекта присутствия», без которого Вениамин Каверин не обходился уже никогда, если мы внимательно вчитаемся во всё, им созданное.

Жизнь Крайнего Севера в военное лихолетье, быт военной Москвы, блокада Ленинграда, эвакуированные люди, боевые вылеты Сани Григорьева и ни на миг не проходящее стремление найти следы экспедиции капитана Татаринова… Всё это было необходимо «согреть» и удостоверить незаемным, собственным впечатлением. И не только по той причине, о которой Вениамин Каверин рассказал в «Очерке работы»: «В „Двух капитанах“ я воспользовался весьма неразборчивым факсимиле письма лейтенанта Брусилова к матери, и один дотошный школьник не только добрался до источника, но и доказал мне, что два слова брусиловского письма были прочитаны неверно»… По причине того, едва ли не в первую очередь, что для Каверина важно было «прикоснуться» к тому зыбкому материалу, что вызывает ответную реакцию в художественном мире писателя — природа, мороз, полярная ночь, царство льда…

Всё это надо было видеть собственными глазами. В «Вечернем дне» Вениамин Каверин пишет: «К фронту можно было подъехать на трамвае, — кажется, они перестали ходить в октябре. В Союзе писателей выдавали блюдечко зеленоватой каши, и страшно было смотреть, как это маленькое блюдечко осторожно ставили на стол старые известные писатели и переводчики, которых почему-то не вывезли из Ленинграда… Я жил в пустой квартире, отбиваясь от этой пустоты, наплывавшей на меня ночами. Голодал и работал: писал статьи, очерки, скетчи для фронтовых спектаклей, рассказы… Сравнительно редкие поездки на фронт неизменно сменялись неотложной работой. Случалось, что заказанная в два-три часа ночи статья должна была уже к утру лежать на редакторском столе…