Анатолий Домбровский - Неистовый сын Трира [роман-трилогия]

Я был рядом с тобой, Женни, – сказал Карл.

Теперь и это знаю. Но тогда я этого не знала. Иногда же мне казалось, что я давно умерла. А потом вдруг вспомнила декартовский постулат: я мыслю – следовательно, существую. И успокоилась. Я мыслю – следовательно , существую . Но что будет с моим лицом, Карл? Шрамы сотрут с него все, что ты любил. А ничего нового жизнь на нем запечатлеть не успеет: жизни осталось мало – ведь мне уже сорок шесть.

– Юноши любят глазами, а зрелые мужи – сердцем. Ты сама где-то вычитала про это, – сказал Маркс.

– Да, – вспомнила Женни. – Юноши любят глазами, зрелые мужи – сердцем, а старики – ушами. – Она засмеялась, хотя смеяться ей было больно. – Все же ты подальше спрячь зеркала, – попросила она. – Моим зеркалом будешь ты. Что ты скажешь обо мне, тому я и буду верить. Скажешь – красивая, буду считать себя красивой, скажешь – уродливая, ну что ж…

– Женни, – сказал Маркс, – старость все равно отнимет красоту. Ту, что мы видим в зеркале. Старым людям надо смотреть не в зеркало, а на своих детей.

– Боже, как я хочу увидеть наших девочек, – вздохнула Женни.

– Я уже придумал, как это устроить. Как только Аллен разрешит тебе встать, ты выйдешь на балкон, а я позову девочек.

– Да. Прочти еще раз их письмо, – попросила Женни.

– Какое? Писем уже много.

– Любое. Самое длинное.

Самое длинное письмо было написано рукой Дженни. На шести страницах. Сначала Дженни описывала во всех подробностях проказы Тусси, затем новый наряд Лауры, который она успела сшить себе из двух старых платьев, потом Дженни написала несколько слов о себе – о том, как она рисует новый пейзаж, открывающийся из окон квартиры Либкнехтов: мокрые деревья в тумане.

– Мокрые деревья в тумане – это печаль, – сказала Женни. – Видно, наш Кви-Кви очень тоскует. Она уже почти взрослая девушка и все понимает. Да и Лаура уже не маленькая. Что будет дальше, Карл? Ведь у них ни одежды, ни обуви приличной. Все перешито из старого. Обо мне речь не идет – я на себя почти ничего не трачу, ни фартинга. Все идет девочкам. И все же они одеты очень плохо.

– Не знаю, Женни, что тебе и сказать. Я и сам вижу, что одежда у детей изрядно поизносилась. Но впереди никакого проблеска, потому что мои книги, как ты знаешь, не приносят дохода. И все же хорошо, что девочки подрастают.

Потом, когда Женни совсем поправится, он скажет ей:

– Давай найдем для Дженни и Лауры места гувернанток, Ленхен устроим в другой дом, всю мебель оставим домовладельцу в уплату долгов, объявим себя несостоятельными должниками по отношению ко всем другим кредиторам, к «враждебным силам», как ты говоришь, и поселимся вместе с Тусси в казарменном доме для бедных. Что же еще, Женни? Я понимаю, что не должен был тебе говорить это. Прости, родная. Но и сам я измучен такой жизнью до предела.

– Бедный мой, – пожалела его Женни, а ведь это он должен был ее пожалеть. – Я и сама уже тысячу раз думала обо всем этом. Проклятое общество хочет нас убить. Оно купило Фогта, грязного доносчика и клеветника, и с его помощью обрушилось на нас сотнями газет и журналов. Оно купит еще сто доносчиков и клеветников. Купит и натравит на нас провокаторов, кредиторов, судебных исполнителей, полицейских чиновников. Так было. И так будет, если ты, Карл, не замолчишь, не выпустишь из рук оружие, не сдашься. Сдаться и замолчать – вот было бы несчастье, равное смерти. А тот путь, тот выход, который предлагаешь ты, меня не пугает. Сообщи о нашем решении Энгельсу: возможно, он поможет пристроить девочек и Ленхен. А что с книгой о Фогте?

Карл ждал этого вопроса и боялся его: доктор Аллен уверял его, что, ни случись с Женни одной беды – не заболей она оспой, с ней приключилась бы другая беда, еще более страшная – нервная горячка или что-либо подобное, и что причиной этого стала бы история, связанная с Фогтом. И вот – вопрос о Фогте, будь он проклят!

– Ведь твоя книга «Господин Фогт» напечатана, правда, Карл?

– Напечатана, Женни.

– Когда же ты покажешь мне ее?

– Сейчас и покажу. – Карл вышел в другую комнату и возвратился с книгой.

– Я рада, – сказала Женни. – Мы отомщены, Карл. Верно?

– Возможно, – уклончиво ответил Карл.

– Как оценили ее наши друзья?

– Они-то ее главным образом и оценили, Женни.

– А враги?

– Боюсь, что враги ее еще не прочли. – Он хотел добавить: и не прочтут, но сдержался, промолчал, потому что такое утверждение могло бы только огорчить Женни. Правда, однако, была в словах, которые он не решился произнести.

Книга «Господин Фогт», напечатанная в Лондоне, не попала в Германию, так как издательская фирма, напечатавшая книгу и обязавшаяся доставить ее в Германию, прекратила свое существование, едва книга о Фогте увидела свет. К тому же Карл понес на издании этой книги заметные убытки, хотя предполагалось, что она принесет и ему, и фирме доход.

– А как отозвался о книге Энгельс? – спросила Женни.

– Он написал, что это лучшее полемическое произведение, какое я когда-либо написал.

– Правильно, – обрадовалась Женни. – Это твое лучшее полемическое произведение. Словам Энгельса следует верить: они искренни.

Следовало бы поверить и другим словам Энгельса, который, зная о непрактичности Маркса, предупреждал его, что издание книги в Лондоне – зряшная затея: у издателя не было опыта и надежных средств, Маркс не оформил с ним свои финансовые отношения документально, и потому, когда издательская фирма лопнула, Марксу был предъявлен солидный денежный иск одним из компаньонов издателя. Книга же, изданная на немецком языке, осталась в Лондоне, что уже не раз случалось с немецкой эмигрантской литературой. Деньги и труд, как и предупреждал Энгельс, оказались выброшенными на ветер.

Так устроен этот проклятый мир: бедные становятся беднее, а богатые богатеют.

Когда Женни почувствовала себя настолько хорошо, что смогла вставать и выходить на балкон, Либкнехт привел к дому детей. Карл был рядом с Женни: ведь и ему, как и Ленхен, Аллен запретил близкое общение с детьми. Девочки радовались, увидев мать, смеялись и, перебивая друг друга, торопились сказать ей все, что могло развеселить ее. Бедняжки, они не видели лица матери, которое до самых глаз было прикрыто платком. Спустя несколько недель, увидев ее вблизи, они разрыдались, потому что лицо ее было обезображено темно-красными шрамами. Девочки гордились красотой своей матери и еще недавно спорили о том, кто из них больше похож на нее. Теперь же красоте их любимой Мэмэ пришел конец.

– Пустое, – сказала девочкам Женни, утирая слезы Тусси. – У моих шрамов очень модный цвет. Тона, конечно, слишком яркие, но зато это модно, очень модно.

Женни поправилась, но заболел Карл: приняла острый характер его хроническая болезнь печени. Кроме лекарств, доктор Аллен прописал ему постельный режим и запретил чем-либо заниматься. Да он и не мог ничем заниматься – так сильны были боли. Но больше, чем боли, его угнетало то, что он бессилен, что впустую проходит время, которое он мог бы отдать работе. Только в работе он находил смысл жизни, в работе для класса обездоленных. И в заботе о ближних своих. Теперь же он был беспомощен и нуждался сам в заботе других. И это было невыносимо.