Анатолий Домбровский - Неистовый сын Трира [роман-трилогия]

Карл поднялся и осторожно прикрыл дверь в соседнюю комнату, где спала Женни. Затем поднял фитиль в лампе, сел к столу, взял перо и торопливо записал мысль, которая созрела в его мозгу.

«Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие, и как только молния мысли основательно ударит в эту нетронутую народную почву, свершится эмансипация немца и человека … Голова этой эмансипации – философия , ее сердце – пролетариат . Философия не может быть воплощена в действительность без упразднения пролетариата, а пролетариат не может упразднять себя, не воплотив философию в действительность».

Он ученый. А как ученый он знает: трудно определить цель, но еще труднее – достичь ее. И еще он знает: великие цели не достигаются в одиночку. Его же – тем более. Значит, и здесь – работа, которой сейчас еще не видно конца. Работать, создавать, бороться. В сущности, таково вообще призвание человека на этой земле, его судьба. Однако судьба судьбе рознь. И эта рознь – в тяжести работы, в значительности создаваемого, в остроте борьбы. Кто впереди, тому труднее всех.

Карл погасил лампу и лег. Какое-то время он еще смотрел в окно и слушал, как постукивают о стену дома ветки каштана. Дважды появлялись и исчезали звезды – по небу мчались облака, гонимые северным ветром. Потом он услышал, как где-то далеко запели петухи. Это были первые петухи, которые поют в два часа ночи.

Заглянув в кабинет и увидев Карла спящим, Женни удивилась и встревожилась. Обычно Карл просыпался рано, раньше, чем она, хотя и Женни давно привыкла вставать с рассветом. И то, что Карл еще спит, могло означать, что он в болезненном забытьи. Это и встревожило Женни.

Она подошла к Карлу и склонилась над ним, вглядываясь в его лицо. И по мере того как она убеждалась, что лицо его полно покоя, тревога покидала ее и наконец сменилась радостью: ее Карл просто спал, спал здоровым и крепким сном.

Она хотела было потрогать на всякий случай его лоб, но тут же передумала: это прикосновение могло бы разбудить Карла, а будить его совсем не хотелось. Женни так редко видела его спящим, таким безмятежным и тихим. Ей просто редко удавалось полюбоваться им. Карл мгновенно улавливал, когда ее взгляд останавливался на нем, и приходил в движение: начинал говорить, смеяться и если сидел, то поднимался ей навстречу, а если стоял рядом, то принимался обнимать ее, целовать. И вообще, стоило ей лишь появиться в поле его зрения, он уже сам не отводил от нее глаз. А теперь вот он, рядом. И не видит ее. И наверное, не помнит о ней, забыл, находится в мире, где ее нет. Что это за мир такой, в котором есть он и нет ее? Впрочем, и о себе, наверное, не помнит.

Карл пошевелил губами, застонал и открыл глаза.

– Ты? – спросил он и вздохнул с облегчением.

– Я, – ответила Женни.

– Как хорошо, – сказал Карл. – Как хорошо, что это ты. И вообще, как хорошо, что я проснулся.

– Я тоже так считаю, – сказала Женни. – Влюбленные должны и спать и бодрствовать одновременно, чтобы ни на минуту не ощущать разлуки друг с другом.

– Да, Женни. Да. – Карл потянулся к ней, обнял. – И во сне они должны видеть друг друга. Я же видел Арнольда Руге. Ох! – Карл потер ладонью лицо. – Мне снилось, что я просил у него деньги, а он не давал… Нет, каков, а? Даже в моем сне он остается самим собой. Вот человек, вот сила характера! Говорят, что у злой собаки даже тень кусается. Это про Арнольда. Я обязательно ему это скажу, когда увижу его.

– А как ты себя чувствуешь? – спросила Женни.

– Чувствую? – Карл повращал глазами, подвигал руками и ногами, потянулся и с радостью сообщил: – Знаешь, я совсем здоров, Женни! Ничего у меня не болит! Совсем ничего!

– Это же прекрасно, Карл!

– Конечно! Врач ошибся. Он обещал мне вчера, что я буду болеть три дня, а я проболел всего один. Что же мне делать в оставшиеся два дня, на которые я еще вчера махнул рукой, как на пропащие?

– Карл, – сказала Женни, – давай мы разыщем Генриха Гейне. Ведь ты же хотел познакомиться с ним и сказать ему, как ты любишь его стихи.

– Генриха Гейне! Это прекрасная мысль. Я никогда тебе не говорил, чтоб ты не подумала, будто я хвастаюсь, но Генрих Гейне доводится мне дальним родственником. Таким образом, по двум причинам мне следовало бы разыскать его: во-первых, потому, что я люблю его стихи, а во-вторых, потому, что он мой родственник…

– А в-третьих, потому, что я так хочу, – добавила Женни. – А в-четвертых, потому, что тебе судьба подарила два свободных дня…

– Да. Есть и пятая причина: Генрих Гейне непременно должен сотрудничать в нашем журнале.

– Значит, отправимся к нему?

– Нет, Женни. Все это значит, что к нему мы не поедем…

– Почему? – удивилась и огорчилась Женни. – Я не понимаю…

– А потому, моя любимая, что Генрих Гейне должен прийти к нам сам.

– Он уже приглашен?

– Руге виделся с ним летом, ты это знаешь. Он рассказал ему о наших планах, о нашем журнале. И вот, если Гейне решит, что наш журнал – подходящая для него трибуна, он придет к нам. Придет как друг, как единомышленник, как соратник. А если он решит, что мы для него неподходящая компания, он, естественно, не придет! Поэты должны быть ограждены от всякого насилия, Женни. Их выбор должен быть свободен. Даже наша любовь не должна влиять на их выбор. И потому мы умолчим о нашей любви к Гейне, и потому мы не пойдем к нему.

Правда, Руге утверждал, что Гейне сам разыскал его, сам назначил ему встречу у фонтана в саду Пале-Рояль и даже сам предлагал ему свои услуги… Но я не верю Руге: он всегда не прочь прихвастнуть тем, что касается его известности, влиятельности, значительности, наконец. Впрочем, ты это знаешь.

– Как жаль, – вздохнула Женни. – Чем же мы займемся?

– Женни, – Карл подошел к ней и обнял за плечи, – Женни, я, наверное, тебя огорчу, но раз уж я здоров, раз уж судьба подарила мне два свободных дня, то я их… Словом, мне надо поработать, Женни. Знаешь, родная, время не ждет. И к тому же в библиотеке мною заказаны книги. Они не будут лежать еще два дня. Библиотекарь мой – очень суровый старик, он обидится: он разыскал книги, которые не так легко ему разыскать, а меня нет. Представь себя на его месте. Ты тоже обиделась бы.

Женни не нужно было представлять себя на месте библиотекаря, чтобы обидеться на Карла. Ей достаточно было того, что она на своем месте. Так хотелось побыть с Карлом эти два дня, все равно, как и где, и Карл, разумеется, мог бы пожертвовать ради этого библиотекой. У Женни от обиды предательски дрогнул подбородок, но Карл, к счастью, не заметил этого, а уже в следующий миг она сумела взять себя в руки и, кажется, даже успела убедить себя в том, что прав Карл, а не она, и сказала: