Анатолий Домбровский - Неистовый сын Трира [роман-трилогия]

Он пришел на место встречи раньше назначенного времени. Сидел на скамье, курил, грелся на солнышке, смотрел на детей, бегающих за бабочками, на старух, кормящих голубей, закрывал глаза и думал бог весть о чем. Иногда о том, что неплохо было бы сейчас поесть и поболтать с друзьями, забыв о Руге, о деньгах, о чувстве голода и о мерзавце Мальтусе, сочинение которого он только что читал.

Мальтус – мерзавец до конца, и он не пытается это скрывать. Нищих надо уничтожать, говорит он, но гуманно, чтоб им не было больно. А барин Руге, просвещенный филистер, краснобай, печется о воспитании детей бедняков, о государственных благотворительных учреждениях. Разве же не ясно, что это утопия, благие пожелания, что так лишь прикрывают красивыми словами равнодушие к нуждам рабочих, что это пустая поза, потворство грабежу?..

Погасла сигара, и Карл раскурил ее снова. Голубь подошел к самой ноге и клюнул в носок ботинка.

– Это тебе показалось, будто там что-то есть, – сказал ему Карл. – На самом же деле на мне и во мне, дружок, нет никакой пищи! Могу предложить только сигару. Спасибо Гервегу: вместе с подарком для новорожденной он принес коробку сигар для ее отца. Это очень благородно, не правда ли? Ты не находишь?

Карл не сразу увидел Руге. И пока разговаривал с голубем, Руге подошел к нему, спросил посмеиваясь:

– С кем это вы разговариваете, Карл? Я слышал, что здесь было произнесено имя Гервега… Неужели этот подонок здесь, а я его не вижу? Где же он? Впрочем, здравствуйте, Карл.

– Здравствуйте, – ответил Карл. – Чем вам так досадил Гервег, что вы назвали его подонком?

Руге вздохнул, присел рядом с Карлом на скамью.

– Итак, о Гервеге, – сказал он после паузы. – Я обращался к нему за помощью… Речь шла о вашей идее, Карл, о том, что следует поехать в Швейцарию и там попытаться продать оставшиеся экземпляры «Ежегодника». Ведь это ваша идея?

– Моя, – ответил Карл. – Но разве это так важно?

– Важно. Потому что Гервег мог не принять мою идею, хотя я в свое время сделал для него достаточно много и вправе рассчитывать на его благодарность. Но он не принял ВАШУ идею, а между тем, как мне хорошо известно, всюду называет вас, Карл, своим лучшим другом.

– И что же из этого следует?

– Из этого как раз и следует то, что Гервег – подонок. Он единственный из нас, кто мог бы сейчас без ущерба для своих дел отправиться в Швейцарию. Но он не может, видите ли, пожертвовать своим драгоценным временем для важного дела, потому что тратит его в салонах богатых старух. Он негодяй и транжира. Он давно растерял свой талант, он обкрадывает свою жену, он опустился до лизоблюдства…

– Вы назначили мне встречу, чтобы сказать это? – остановил Руге Карл.

– Да! Я хочу, чтоб вы знали, кого вы называете другом и кто называет другом вас. Он предал нас обоих…

– С меня достаточно, – сказал Карл и встал. – Мой ответ я сообщу вам письменно. Прощайте.

В тот же день Карл отправил Руге письмо, в котором написал, что порывает с ним всякие отношения. Несколько строк в этом письме были посвящены Гервегу. Карл называл его гением и заявлял, что нельзя судить о гении с точки зрения филистера.

С маленькой Женнихен что-то случилось: она плохо спала ночью, не давала уснуть ни Женни, ни Карлу, плакала, не хотела есть. Женни и Карл решили, что обязательно покажут ее врачу или хотя бы посоветуются с кем-нибудь из женщин, так как в науке материнства Женни была плохо осведомлена. Будь она сейчас дома, в Трире, ей помогали бы мать, служанка Ленхен, пожилые родственницы, которые всегда с готовностью, как помнит Женни, устремлялись в дом, где появлялся малыш. Там есть даже знакомый врач, к которому можно было бы обратиться в любую минуту. А здесь, в Париже, она одна, без женской опеки. Да и врача пригласить непросто, особенно теперь, когда они вынуждены экономить каждый франк.

– Как только у нас появятся деньги, ты поедешь к матери, – не раз в последние дни говорил Женни Карл. – Вам обеим надо окрепнуть… Ты обязательно поедешь…

И Женни с этим согласилась. Это было разумное решение: она действительно чувствовала себя нездоровой, очень утомленной. К тому же все это, несомненно, сказывалось на Женнихен.

К утру малышка успокоилась, немного поела и уснула.

– Ей лучше, – сказала Женни Карлу. – И все же нам следует подумать о враче.

– Конечно, конечно. Я сегодня же попробую через друзей связаться с кем-либо из хороших врачей. Ты не волнуйся, родная. Отдохни, пока Женнихен спит. Я уверен, что скоро придет ответ из Кёльна, и ты сможешь уехать на время в Трир.

Они не успели позавтракать, как Женнихен снова проснулась, дав знать о себе громким криком. Женни бросилась к ней, позвала Карла. С Женнихен творилось что-то совсем неладное: она судорожно сучила ручками и ножками, личико ее исказила гримаса боли, она продолжала кричать даже на руках у Женни.

– Боже, что делать? – испуганно причитала Женни. – Что нам делать, Карл? Смотри, смотри!

Карл растерянно смотрел на Женни и на больную дочь, не зная, что предпринять. Потом бросился к Мёйрерам, но фрау Мёйрер не оказалось дома. Даже консьержки, которая редко отлучалась, не было на месте.

Карл выбежал на улицу. Хотел поймать извозчика, чтобы помчаться к Эвербеку, хотя Эвербек жил далеко, или к Бернайсу, который наверняка помог бы найти врача, но улица, как назло, была пустынна. Тогда он решил бежать в овощную лавку, где торговала мадам Дидьен, чтобы просить ее о помощи. И тут увидел Гейне. Гейне шел к нему, улыбался, махал приветственно рукой.

– Генрих! – бросился к нему Карл. – Помоги!

– Что случилось? – Генрих только теперь увидел, что Карл одет по-домашнему, что у него встревоженное лицо.

– Заболела Женнихен! Срочно нужен врач! Или кто-нибудь… Мы не знаем, что с ней. Помоги, Генрих!

– Пойдем! – Генрих взял Карла за руку. – Я взгляну на малютку.

Карл начал было протестовать, но Гейне решительно повел его в дом.

Едва взглянув на Женнихен, Гейне сбросил с себя куртку, закатал рукава сорочки и приказал Карлу:

– Срочно ставь на огонь воду. Нужна горячая вода. И ванночка, в которой вы купаете малышку. Поторапливайся! – ободряюще улыбнулся он Карлу. – Все будет хорошо.

Карл бросился выполнять приказания Генриха.

– Теперь давайте малышку мне и помогите Карлу, – сказал Генрих Женни. – И утрите слезы. На моих руках перебывало много детей, я любил с ними возиться. И я знаю, что делают в таких случаях, уверяю вас.

Он взял из рук Женни малютку, стал ходить с нею по комнате, покачивать, прижимаясь к ее щечке, что-то говорил, щелкал языком, пробовал даже петь, но Женнихен продолжала кричать, судороги сводили ее тельце.

Когда ванночка была готова, Генрих сам опустил в нее Женнихен, растер ей ножки и ручки, затем запеленал в подогретые над огнем пеленки, напоил теплой сладкой водой. Женнихен успокоилась, личико ее порозовело, она даже улыбнулась на голос Женни и вскоре уснула.