Павел Аптекарь - Чапаев

Чапаев был доволен новым местом службы: его рота размещалась в театре, ему как командиру отвели отдельную комнату. Наконец, пребывание в тылу позволило Чапаеву разобраться (или, напротив, еще больше запутаться) со своими личными и семейными делами. В апреле он получил от командования краткосрочный отпуск.

Действия Чапаева могут удивить многих людей нынешнего поколения. Наш герой мог хотя бы попытаться вернуть законную жену, которую он, похоже, продолжал любить, или найти новую спутницу жизни, что было несложно: Первая мировая оставила вдовами миллионы женщин, мужья которых погибли на полях сражений. Но Чапаев даже не помышлял нарушить данное другу обещание. Сразу, как появилась возможность, он навестил живших в Балакове родителей и рассказал о случившемся. Иван Степанович понимал, что сыну будет трудно содержать пятерых детей. Он предвидел, что хлопоты по содержанию и воспитанию родных и приемных детей окажутся на его плечах, но не колебался: «Если клятву дал, надо держать, а твоих детей не оставлю». После этого Чапаев разыскал семью фронтового друга Петра Камешкерцева и рассказал о последней просьбе погибшего. Пелагея не сразу поверила Чапаеву, а когда осознала случившееся, разрыдалась.

Чапаев нахмурился — «что сырость развела» — и объяснил, что семью друга в беде не оставит: «Ты, Пелагея, живи, как желаешь, дочерей ваших я заберу, будут вместе с моими жить». Вдова раздумывала недолго: собрала небогатый скарб, распихала его по узлам и корзинам. Василий изумился поспешным сборам: «А ты-то куда собралась?» — «Как куда? — удивилась Пелагея. — К тебе, куда же еще?» Наш герой был не в восторге. По воспоминаниям родни, Пелагея Камешкерцева красотой не отличалась: полная, толстоногая, плоское невыразительное лицо. Никакого сравнения с первой женой. Но данная погибшему другу клятва, как считал наш герой, была выше его личных желаний. Пелагея стала невенчанной женой Чапаева: формально его первый брак не считался расторгнутым.

Родные, особенно дети, были рады. Они понимали, что отец теперь на долгое время — вне опасности. Гибель, ранение, болезни остались в тысячах километров. Теперь они могли постоянно видеться. Старший сын Чапаева Александр впоследствии рассказывал о пребывании отца в запасном полку, в его детском восприятии царская и Красная армии слились в единое целое. «Как-то в Балакове он взял меня в Саратов погостить. Сели мы на пароход, огни зажгли, я уснул и не услышал, как отец меня на руках к себе принес. Жил он в казармах… У них была там в клубе (на самом деле — в театре. — П. А. ) сцена. Красноармейцы (солдаты. — П. А. ) под гармошку пели песни, плясали. А он смотрел, да как пошел! Сначала кругом, кругом, а потом все вприсядку и вприсядку. Очень хорошо он у нас плясал, всех переплясал».

Постой в театре оказал благотворное влияние на Чапаева. Возможно, наблюдательный фельдфебель присматривался к актерам, режиссерам и другим членам труппы, которые время от времени посещали театр и продолжали повседневную работу. В дальнейшем в словах, жестах, манерах нашего героя присутствовала некоторая театральность, которая вряд ли могла сама по себе появиться у крестьянского сына и боевого фельдфебеля.

Чапаев был на хорошем счету у командования и вскоре после разгрома большевистского мятежа в Петрограде 3–5 июля 1917 года его отправили в 138-й запасной полк в город Николаевск, фельдфебелем 4-й роты. По всей видимости, для налаживания дисциплины. Его строго уставной вид и выправка ярко выделялись на фоне большинства солдат, расхристанных, потерявших воинский вид и нередко превращавшихся в вооруженных попрошаек. Однако у Чапаева были уже иные политические взгляды и планы на дальнейшую службу. Возможно, он просто устал от войны или его возмущало поведение части имущего класса, которая стремилась нажиться на войне, разрухе и использовать хаос в собственных меркантильных целях. Могла повлиять на него и личная семейная драма.

Вскоре после прибытия на службу Чапаев решил наладить контакты с местными большевиками, что сначала вызвало переполох среди партийцев. Руководитель николаевской уездной большевистской ячейки Арсений Михайлов вспоминал впоследствии в книге «Чепаев и чепаевцы»: «В середине июля 1917 года к нам в помещение большевистского комитета заходит человек с военной выправкой, среднего роста. Темно-русые крученые усы. Большая лохматая папаха. Форма подпрапорщика, на груди болтаются четыре Георгиевских креста и две медали. На левом боку — шашка, на правом — наган. Ноги обуты в ярко начищенные сапоги со шпорами. Лизнув языком толстые мясистые губы, кольнув меня блестящими зрачками глаз, вошедший спрашивает:

— Здесь комитет партии большевиков?

После июльских событий в Петрограде, после постановления Петроградского совета об отмене всяких знаков отличия и запрещения их ношения невольно подумалось: “Не черносотенец ли зашел громить большевиков?”».

Выяснилось, что страхи Михайлова напрасны. Бравый фельдфебель вынул монету и купил партийную программу. После краха царского режима в нарастающем хаосе лета 1917 года Чапаев искал точку опоры, которая может заменить растворившуюся триаду «За Веру, Царя и Отечество!». Чапаев пытался примкнуть к разным партиям. «Кругом и разговоры умные и знают люди, што говорят… а я один того не знаю. Дай в партию поступлю… Одного толкового человека упросил — он меня к кадетам все приноравливал, только оттуда я скоро… есером стал: ребята, гляжу, как раз на дело идут… Побыл с есерами… — и тут услышал анархистов. Вот оно, думаю, дело-то где! Люди всего достигают, и стеснения нет никакого — каждому своя воля…» Будучи на службе в 90-м полку, Чапаев примкнул к саратовским анархо-коммунистам, пестрой группе интеллигентов и рабочих, выступавших за прекращение войны и мирный передел земли в пользу трудящихся на ней.

Как и миллионы простых людей, он не услышал ясных ответов на волновавшие всех вопросы послевоенного устройства. Многие надеялись, что вслед за падением царского режима наступит эра справедливости, благоденствия, мира и воли. Крестьяне жаждали решения земельного вопроса, причем справедливым большинству жителей деревни представлялось распределение всех угодий между отдельными хозяйствами в зависимости от числа едоков, их изъятие у помещиков и ликвидации частных экономий, а также хуторов сельских жителей, выделившихся из общины в ходе Столыпинской реформы.

Медлительность Временного правительства в решении аграрного вопроса, стремление партии эсеров, особенно правого ее крыла, отложить распределение земли до созыва Учредительного собрания вызвало возмущение крестьянства и резкий рост беспорядков. Как и в 1905 году, запылали помещичьи усадьбы. Кроме того, крестьяне силой принуждали столыпинских выселенцев возвращаться в общину. Участь упорствующих в своем праве собственности была печальной: их усадьбы сжигали, угоняли скот, портили поля и луга.