Павел Аптекарь - Чапаев

Фрунзе тем временем получил данные о сосредоточении Волжского корпуса в районе Белебея и перенес направление главного удара 5-й армии: теперь ей предстояло наступать главными силами, в том числе чапаевской дивизией, на Белебей. Вскоре 25-я дивизия перешла в подчинение Туркестанской армии. Фрунзе намеревался разгромить Волжскую группу и часть сил 4-й Уфимской стрелковой дивизии 2-го Уфимского корпуса противника в районе Белебея глубоким маневром чапаевской дивизии с севера, ударами 31-й стрелковой дивизии с юго-запада и 24-й стрелковой дивизии с юго-востока. Их действия обеспечивали 20-я стрелковая дивизия 1-й армии и 26-я стрелковая дивизия 5-й армии. Получив директиву, Чапаев решил разгромить неприятеля и довести его до состояния панического бегства. 75-я бригада должна была выступить во второй половине дня 16 мая, перейти в наступление и ранним утром 17 мая занять Белебей. Части 74-й стрелковой бригады получили задачу непрерывно преследовать противника, прижать его к реке Усень и не дать ему возможность вывести артиллерию.

Однако реализовать замысел Чапаева по разгрому противника помешала погода. Весеннее половодье снесло мосты через реку Ик. Подвоз патронов, снарядов и фуража для лошадей был крайне затруднен. Начдив вынужден был сделать оперативную паузу, чтобы дать отдых частям дивизии, подтянуть тылы и артиллерию, перегруппировать силы. Воспользовавшись этим, главные силы 1-го Волжского корпуса генерала Каппеля начали отходить на восток, чтобы избежать окружения, и вечером 16 мая оставили Белебей. Выяснив, что противник ускользнул из предназначавшегося для него котла, Чапаев изменил принятое решение. Ближе к вечеру 17 мая он распорядился подготовить решительный удар, «от которого противник не мог бы уже оправиться». Чтобы ускорить преследование неприятеля, начдив создал группу в составе четырех кавалерийских дивизионов (бригадных и дивизионного) под командованием командира 25-го отдельного кавалерийского дивизиона Пантелея Сурова. Сводная бригада должна была 19 мая выдвинуться из района Ново-Троицкий и скрытно выйти лесом и долинами в обход между деревнями Карсали, Тузлукуш, откуда, разделившись на две группы по два дивизиона, ударить по белым с тыла, чтобы перехватить выходившие из окружения части и обозы противника.

Отношение местных жителей к красным было противоречивым: они надеялись, что победа чапаевцев окончательна, что удача не повернется к победителям спиной, что означало бы очередное превращение многострадальных поволжских деревень в прифронтовую полосу, новый виток разрушений, разорения и насилия. В то же время многие крестьяне все-таки опасались возвращения белых и пытались быть лояльными к обеим противоборствующим сторонам. Кроме того, в тылу у чапаевцев оставались небольшие группы неприятеля, остатки разбитых полков или просто сбившиеся с пути малочисленные роты и батальоны, стремившиеся присоединиться к главным силам белых. Начальник дивизии вынужден был пригрозить населению недавно занятых местностей крайними мерами: «Замечается злостное явление со стороны местного населения в порче телефонных и телеграфных проводов и убийстве в ночное время надсмотрщиков. Вменяется в обязанность всем политкомам и командирам частей объяснить местному населению и предупредить, что впредь за такие явления и укрывательство бандитов все местные власти будут арестованы, преданы суду и, в крайнем случае, расстреляны…» Чапаева можно понять: бесперебойная связь в маневренной войне чрезвычайно важна, ее отсутствие, даже кратковременное, может привести к несогласованным действиям войск и, как следствие, к поражению.

Красные продолжали успешно наступать и 17 мая заняли Белебей. Тем не менее непрерывные бои и беспокойство за судьбу близких (в районе Николаевска снова развернулись сражения с уральскими казаками) подтачивали силы Чапаева. «Чапай устал. Он переутомился мучительной, непрерывной работой. Так работать долго нельзя — он горел, как молния. Сегодня подал телеграмму об отдыхе, о передышке. Да тут еще пришли вести с родины, что ребята находятся под угрозой белогвардейского нашествия, — ему хочется спасти ребят. Телеграмму я ему не подписал. Вижу, что мой Чапай совсем расклеился. Если уедет — мне будет тяжело. Мы настолько сроднились и привыкли друг к другу, что дня без тоски не можем быть в разлуке. Чем дальше, тем больше привязываюсь я к нему, тем больше привязывается и он ко мне. Сошелся тесно я и со всеми его ребятами. Все молодец к молодцу — отважные, честные бойцы, хорошие люди. Здесь живу я полной жизнью», — записал в дневнике Фурманов.

Впрочем, отношения начдива и комиссара, людей горячих и не привыкших уступать, были далеки от ровных. В вышедшем спустя 40 лет после смерти Фрунзе сборнике воспоминаний друзей и соратников были опубликованы неизвестные ранее записи комиссара 25-й дивизии. «Близкие друзья, когда поспорят, так крепко, наотмашь, сплеча, не жалея самого дорогого — свою дружбу. Как-то злые и нервные до предела ехали мы в степи с Чапаевым. Он слово — я слово, он два — я четыре. Распалились до того, что похватались за наганы. Но вдруг поняли, что стреляться рано, — одумались, смолкли. Ни слова не говорили весь путь, до штаба кутяковской бригады. Отношения переменились как-то вдруг (почему — расскажем ниже. — П. А. ), и мы ничего не могли поделать с собой. Экспансивный и решительный, мало думая над тем, что делает, Чапаев написал рапорт об отставке. Дал телеграмму Фрунзе, что выезжает к нему для доклада. А я знал, о чем будет этот доклад, — Чапаев вгорячах может наделать всяких бед». Фурманов, пользовавшийся доверием командующего группой после работы в Иваново-Вознесенске, написал ему телеграмму с просьбой принять участников конфликта вместе.

Фурманов вспоминал, что Фрунзе детально расспрашивал приехавших к нему начдива и комиссара о делах в дивизии, настроениях бойцов, разъяснял цели кампании и всеми способами уводил собеседников от конфликта и выяснения отношений. «Мы пытаемся сами заговорить, наталкиваем на мысль, но ничего не выходит — он то и дело уводит беседу к другим вопросам, переводит разговор на свой, какой-то особенный малопонятный нам путь. И когда сказал, что хотел, выговорился до дна, кинул нам улыбаясь: “А вы еще скандалить собрались? Да разве время, ну-ка подумайте… Да вы же оба нужны на своих постах, не так ли?” Нам стало неловко за пустую ссору, которую в запальчивости подняли в такое горячее время… а он еще шутил — напутствовал: “Ладно, ладно, сживетесь, вояки”. Мы с Чапаевым уходили опять друзьями, речь дорогого товарища утишила наш мятежный дух», — вспоминал комиссар.

Дивизия и ее начальник и комиссар жили не только боями. Слава Чапаева распространилась настолько широко, что жители занятых красными полками сел и деревень обращались к нему за помощью не только в случае конфликтов с красноармейцами и командирами, но и для разрешения бытовых и житейских проблем. В середине мая Чапаев получил «вопиющую жалобу» от председателя совета народных судей Новоузенского уезда Тимофея Спичкина, в которой тот требовал восстановления справедливости и осуждения «воров», которых он якобы разоблачил, будучи народным судьей: